HistoriCity. Городские исследования и история современности
Шрифт:
Ни тягот, ни опасностей в городах здесь не описывается. Все происходящее во время пребывания героев в городских пространствах – это либо отдых, либо торжества, увеселения и религиозные обряды, поэтому эмоциональная окраска городского пространства и времени (если она вообще просматривается) всегда приподнято-положительная.
И наконец, последняя особенность описаний городов, которую следует отметить, говоря о «Белом Короле», – это анонимность и безликость всех горожан. При описании церемоний они упоминаются по категориям: «самые могущественные», «клир», «простонародье», изредка – «знатные дамы с дочерьми». Но никаких портретных черт, даже хотя бы коллективных, не говоря об индивидуальных, автор этим категориям не придает. Применительно к простонародью это не вызывает удивления, однако и представители городской правящей элиты, и высшие городские церковные сановники, участвующие во встречах и торжествах, упомянуты – в отличие от приближенных Фридриха и Максимилиана – не как конкретные индивиды, а как безымянные носители функций и одеяний:
И
Несколько иначе обстоит дело с иллюстрациями, которые, как было сказано выше, изначально составляют неотъемлемую составную часть книги о «Белом Короле». Мы можем говорить о них как о едином комплексе, поскольку все четыре автора следовали одним и тем же композиционным принципам и пользовались приблизительно одинаковыми графическими приемами. Люди на гравюрах изображены с чертами индивидуальности – возможно, это были даже портреты, на которых современники могли опознать знакомые им лица. В некоторых случаях персонажи демонстрируют понятные для современного зрителя признаки эмоций, хотя ни о какой несдержанности чувств, типичной, если верить Йохану Хейзинге, для XV в. и отразившейся, например, в гравюрах Дюрера, здесь говорить не приходится. Пространство же – как городское, так и внегородское – представлено на гравюрах условно, без всякой претензии на узнаваемость той или иной детали пейзажа или интерьера. Аспект измеренности его здесь не проявляется, но контраст между городским и негородским пространством весьма заметен: сцены, действие которых происходит в городе, помещены в очень тесные объемы комнат или пространств между зданиями, тогда как вне города события разворачиваются на просторе, мы видим сравнительно широкие планы с небом и горизонтом. В отличие от текста пространство в иллюстрациях лишено всякой эмоциональной окраски: мы не видим ни «страшных» волн, ни «радостно» украшенных улиц и покоев; лица персонажей и их позы тоже не несут на себе таких черт, которые мы сегодня истолковали бы как знаки тех или иных чувств.
Время города в иллюстрациях к «Белому Королю» никак не проявляется – или не прочитывается без знания специфического «ключа к шифру».
А теперь сравним эти изображения с другими, возникшими приблизительно в те же годы и в том же южногерманском регионе. В них город как объект и субъект репрезентации предстает несколько иначе.
Обратимся сначала к «Аугсбургским помесячным картинам» (Augsburger Monatsbilder). Это четыре живописных полотна, изображающих занятия, характерные для каждого месяца в году. Автор их неизвестен, но установлено, что образцом для почти всех мотивов этих «помесячных картин» послужили эскизы к витражам, выполненные аугсбургским художником Йоргом Броем-старшим ок. 1525 г. по заказу аугсбургской патрицианской семьи Хохштеттер. В целом выбор сюжетов отражает влияние фламандской традиции: «Аугсбургские помесячные картины» воспроизводят более или менее фиксированную, сформировавшуюся в течение нескольких предшествующих столетий иконографическую программу, предусматривающую идеализированное изображение счастливого, гармоничного, мирного течения жизни в рамках годичного цикла. Эти картины не отражают громких событий своего времени, таких как визит императора, рейхстаги в Аугсбурге, Крестьянская война, Реформация или взлет экономического могущества Фуггеров и Вельзеров. Однако в пределах традиционной программы встречаются и оригинальные сюжеты: автор брал традиционные буколические мотивы и дополнял или заменял их городскими, конкретно – аугсбургскими темами. Именно обилие городских сцен и составляет своеобразие этого изобразительного комплекса 163 .
163
Dormeier H. Bildersprache zwischen Tradition und Originalitat. Das Sujet der Monatsbilder im Mittelalter // «Kurzweil viel ohn’ Mass und Ziel»: Alltag und Festtag auf den Augsburger Monatsbildern der Renaissance. Augsburg: Deutschen Historischen Museum, 1994. S. 102–127.
Каждая из четырех картин цикла объединяет в себе три месяца. Начинается цикл с января, февраля и марта. В отличие от фламандских предшественников автор не стал изображать многие традиционные сезонные занятия – пахоту, сев, молотьбу и т. д., обратившись вместо земледелия к миру городской бюргерской и дворянской элиты. Так, например, в «Январе» мы видим традиционный сюжет пира, на который собрались аристократы, и столь же традиционную фигуру, греющуюся у печи, однако к ним добавлены новые мотивы: в частности, на картине видна широкая городская площадь с фонтаном, на которой проходит рыцарский турнир.
Новые, подчеркнуто городские мотивы встречаются нам и в изображении последних трех месяцев года: в «Октябре» крестьяне продают патрицию и его жене птицу и другие сельскохозяйственные продукты, придя
В загородном пространстве фигуры людей, идущих или едущих куда-то, занятых сельскохозяйственными работами или охотой, в большинстве своем не теснятся, они размещены сравнительно свободно, даже когда объединены в группы. Несколько раз изображено преодоление больших расстояний: плот с бочками сплавляется по реке, карета едет по дороге, всадники скачут к расположенным на отдалении друг от друга замкам. Таким образом, пространство вне городских стен – это зона просторов и дальних путей, но они никак не измерены.
В пространстве же, опознаваемом как городское, царят теснота и толчея; ни один персонаж не пребывает в одиночестве: все либо взаимодействуют друг с другом по двое или больше, либо, по крайней мере, находятся на минимальной дистанции, зачастую соприкасаясь и даже толкаясь. Передвижения здесь лишь в отдельных случаях позволяют предположить сколько-нибудь дальний путь: к таковым относятся похоронная процессия, которой предстоит добраться до городского кладбища, да еще некто, едущий галопом в санях, – вероятно, не в соседний дом. Остальные персонажи либо вообще никуда не перемещаются, а заняты чем-то на месте, либо идут и едут явно совсем недалеко. Город предстает пространством без расстояний. Следует отметить, что в прототипе – эскизах Броя – контраст между загородным простором и городской теснотой еще более разительный, а мотив перемещения, будь то дальнего путешествия по дорогам или просто шествия по городским площадям и улицам, сведен к минимуму: все персонажи активны, но активность эта лишь у трех групп (на 12 эскизах) выражается в ходьбе или езде верхом.
Время в четырех «Аугсбургских помесячных картинах» изображено и структурировано тоже несколько иначе, чем в прототипе. Если эскизы витражей соответствуют каждый одному месяцу, то на картинах названия месяцев написаны на табличках, прикрепленных к стенам зданий или лежащих на земле, так что многие сцены невозможно отнести строго к какому-то одному месяцу. Общее между живописным циклом и его прототипом в том, что связь между изображением и месяцем, с одной стороны, более или менее соблюдена: мы видим традиционно изображаемые занятия, подчиненные календарному циклу (сельскохозяйственные работы, охоту, праздники); ландшафт то зеленый, то заснеженный, люди одеты то легче, то теплее. С другой стороны, эти признаки смены времен года то и дело оказываются оттеснены на периферию внимания сценками, которые не привязаны к календарю: таковы трапеза в доме богатого горожанина, пение серенады под балконом дамы, выход членов городского совета с заседания в ратуше, похороны, драка перед трактиром, торг на рынке и многое другое. Особенно это характерно для «помесячных картин», размер которых позволял автору наполнить их бoльшим количеством фигур и сцен.
Если же говорить о более дробном делении времени, то его признаки тоже по-разному представлены в изобразительных циклах. Дни недели современнику в ряде случаев нетрудно было бы опознать по определенным событиям: все знали, по каким дням в его городе бывает мясной рынок, а по каким хлебный, по каким дням заседает совет, по каким дням не могла бы быть открыта публичная баня и т. д. В разных городах эти дни различались, и таким образом, изображенное на этих картинах «недельное» время – вполне конкретное и сугубо локальное, оно привязано к месту – городу Аугсбургу. А время дня, наоборот, весьма условно и неопределенно. На эскизах к витражам везде (даже в помещении) лучами обозначен свет высоко стоящего дневного солнца – кроме «Августа», где луна на небе указывает на то, что действие происходит после заката. На живописных «помесячных картинах» перед нами везде некое светлое время суток, но солнца мы нигде не видим – небо всюду (или всегда?) закрыто тучами и только между «Октябрем» и «Ноябрем» окрашено розово-золотыми красками зари. О том, что это заря, скорее всего, вечерняя, а не утренняя, мы догадываемся только по изображенным событиям, а не по пространственной привязке, так как, если судить по ориентации башни Перлах, западным фасадом обращенной на зрителя, солнце в этот момент должно находиться в северной части горизонта, что для поздней осени на широте Аугсбурга невозможно. Таким образом, время на «помесячных картинах» и витражных эскизах – это не конкретное время суток, как в литературном нарративе, рассмотренном выше: перед нами некое условное, самым грубым образом расчлененное на сезоны и дни время, в котором не разворачиваются какие-то последовательные действия, а происходит множество параллельных событий и процессов разной длительности, отчасти связанных друг с другом, а отчасти лишь соседствующих.