Холодная весна
Шрифт:
Бартелеми встал сзади нее на колени, поддерживая роженицу под мышки. Время от времени он ощущал, как внутри нее билось что-то теплое и вязкое, сотрясая все ее тело. Он не был ни испуган, ни заинтригован происходящим. Это было какое-то первобытное чувство, соприкосновение с самой природой. Стоны и вопли роженицы звучали непривычно, но естественно, и он жадно впитывал их в себя. Анна то хрюкала, то урчала, словно превращаясь под воздействием сотрясающей ее адской боли в животное. Его немного удивляло, почему она не возражала против его присутствия, ведь он был мужчина. Ее одежда так намокла
Мышцы ее бедер напряглись так, что готовы были лопнуть, и подрагивали от напряжения. Женщина навалилась на своего помощника всей спиной. Вдруг Анна вскрикнула чистым высоким голосом, втягивая в себя болотный воздух. Она согнулась пополам, подтянув колени к подбородку.
А затем менестрель услышал звук еще одного голоса — что-то кашлянуло, затем поперхнулось, замяукало подобно котенку. Мяукание продолжалось, покуда легкие новорожденного не расправились, и раздался негодующий вопль. Это кричал малыш Анны. Пытка кончилась.
Бартелеми вытянул шею, чтобы лучше видеть. Нечаянное приключение подходило к концу. В гнезде, которое они свили из Анниного плаща, лежал голенький мальчик. Он еще был соединен с матерью пуповиной, весь вымазанный в крови и слизи, но живой.
— Ты справилась! — торжествующе объявил Бартелеми и одернул на обессиленной женщине платье. — Сама справилась.
Наградой ему был ее благодарный взгляд. Затем она потянулась рукой к младенцу. К сыну.
— Жан, — вымолвила она и поднесла его к глазам, чтобы лучше видеть. — Я назову его Жан.
С подернутыми усталостью глазами, счастливо прижимая свое и Раймонда дитя к груди, она прикрыла глаза на время, пока Бартелеми обрезал пуповину кухонным ножом.
— Бартелеми, у тебя найдется попить? — сонно прошептала она. — Я хочу пить.
Жизненная сила Анны поражала его. Она проспала, укрытая его плащом, не больше часа, а затем встала. Младенец был замотан в одну из запасных туник.
— Что ты делаешь? — воскликнул Бартелеми, вспомнив, как рожали его сестры в Нормандии — каждая из них после благополучных родов проводила в постели не менее недели. Но его сестры были дочерьми обедневшего рыцаря, который наплодил детей куда больше, чем имел денег на их одежду и прокорм. Отец почувствовал только облегчение, когда его младший сын заявил, что покидает отцовский дом и намерен попытать счастья, скитаясь по белу свету в качестве менестреля. Анна же была дочерью крестьянина, обычной деревенской девушкой — куда там до нее было изнеженным сестрам Бартелеми.
— Пора домой.
— Не лучше ли еще отдохнуть?
— Дома отдохну.
— Женщина, сядь. Ты можешь потерять сознание и упасть в болото.
— Я никогда не теряю сознания.
Он улыбнулся очаровательной, хорошо отрепетированной улыбкой бродячего певца.
— Это твои первые роды, Анна?
— Первые.
— В таком случае присядь, пока я соберу свои вещи. — Он заколебался. — Или ты все еще стесняешься меня?
— Стесняться? Чего ради? Я встретила тебя только что, но ты мне уже почти как брат.
— Твоя госпожа не прибьет
Губы Анны дрогнули, в карих глазах заплясали смешинки.
— Некому меня бить. Ты можешь оставаться у нас столько, сколько захочешь.
Бартелеми совсем не радовала перспектива провести ночь под звездами и луною, особенно теперь, на пороге зимы. Поисками какого-нибудь крова он занимался уже несколько недель. Все еще не веря в свою удачу, Бартелеми оглядел ее с ног до головы, чтобы удостовериться, что она не насмехается над ним.
— Поосторожнее с обещаниями, милая подружка, или я поймаю тебя на слове. Мне где-то нужно ночевать всю зиму.
— Моя усадьба, конечно, не дворец… — предупредила его Анна.
— Твоя усадьба? Я не думал, что ты хозяйка усадьбы.
— Нет, я не хозяйка.
Бросив ласковый взгляд на спящее личико новорожденного, Бартелеми собрал в мешок свои вещи и загасил костер.
К своему удивлению, Бартелеми обнаружил, что Анна говорила правду. Она не была хозяйкой усадьбы, хотя все обитатели Кермарии относились к ней так, словно бы она их госпожа. Заезжий менестрель не сразу разобрался в причинах этого отношения, поскольку сама Анна вела себя не как дочь простого крестьянина из Локмариакера.
Для гостя в зале положили соломенный тюфяк, и он ночевал там один-одинешенек, в то время, как Анна и ее «горничная» Клара спали в одном из покоев. Анна сказала ему, что всем им будет гораздо спокойнее, если они будут знать, что в огромной пустой усадьбе есть мужчина. Бартелеми было не по себе одному без подружки, но по крайней мере тепло, особенно после того, как для него разыскали пару не до конца источенных молью шерстяных одеял. Он чувствовал себя истинным счастливчиком, найдя тихое пристанище на зиму.
Клара была полногрудой, толстозадой девушкой, тяжелая коса коричневых волос доставала ей почти до пояса. Она любила поболтать, поэтому Бартелеми без малейшего труда вытянул из нее все интересующие его подробности. Она рассказала ему, что существовала давнишняя вражда между владельцем этой усадьбы, Жаном Сен-Клером, и одним могущественным бретонским бароном. Окончилось все это плохо, в первую очередь для самого Сен-Клера, который погиб, сражаясь со своим врагом. А его семья бежала туда, где можно было найти спасение. Но все же гость чувствовал, что для того, чтобы разузнать все местные тайны, ему понадобится немалый срок. Анна и Клара рассказали многое, но кое-что оставалось неясным.
Деревенские, можно сказать, носили сынишку Анны на руках, и вскоре менестрелю стало известно, что мальчуган был внуком Жана Сен-Клера. В честь деда и назвали мальчика. Но где его отец? Где сын Сен-Клера? Покинул ли он Анну, к которой жители деревни относились со всем возможным почтением? Или придет такой день, когда он, перейдя мостик, вернется в деревню и открыто объявит Анну своей женой, а маленького Жана своим сыном, как и положено? Бартелеми сам не понимал, почему он так интересовался всеми этими делами, но ловил себя на том, что будущее Анны не было ему безразлично. Он хотел для нее счастья. Может, потому, что он был с нею в тот день, когда родился ее сын.