Homo Гитлер: психограмма диктатора
Шрифт:
Также для эйдетиков характерны глаза на выкате, которые Йенш сравнивал с таким же симптомом, встречающимся у пациентов с базедовой болезнью. Он описал «большие, как у детей, сверкающие, смеющиеся или наполненные грустью глаза» эйдетика. На многочисленных фотографиях прекрасно видно, что у Гитлера были именно такие глаза. Г. Р. Тревор-Ропер был убежден, что глаза Гитлера обладали особо сильным действием. Он описывал «очарование, которое источал взгляд фюрера, которое, по-видимому, околдовывало людей». «Адольф Гитлер оказывал гипнотическое воздействие на разум и чувства всех, кто подчинялся его воли и следовал за ним…»[76] Этот физиологический признак, его глаза на выкате, очень сильно воздействовал на многих людей.
Шпеер оставил описание своей первой встречи с Гитлером, которая произвела на него весьма сильное впечатление. «Это было весной 1931 года, когда берлинские СА устроили так называемый путч Штеннеса. После того
Этот странный ритуал Гитлер повторил решающим голосованием в рейхстаге, которое было связано с попыткой дворцового переворота Штрассера. 8 декабря 1932 года Адольф Гитлер отказался от должности вице-канцлера в кабинете генерала Шляйхера. Уже 9 декабря каждый депутат — член НСДАП должен был поклясться в «вечной верности» фюреру.
Русский психиатр Александр Лурия (1902–1977) оставил нам тщательный анализ личности эйдетика.[78] Он не только описал «исключительную память» своего пациента Шерешевского, но в течение тридцати лет занимался исследованиями его личности. Лурия спрашивал себя, «как влияет столь замечательная память на другие аспекты личности человека? Какие изменения происходят в его внутреннем мире, в общении с другими людьми, во всем образе жизни, если один из элементов его психики, память, развивается настолько сильно, что это начинает отражаться на его жизнедеятельности?»
Журналист Шерешевский выделялся среди своих коллег тем, что во время совещаний в редакции никогда не делал записей и, тем не менее, все прекрасно помнил. Этот феномен был выражен настолько ярко, что в конце концов его отправили к невропатологу. Он использовал весьма своеобразный метод запоминания, перенося элементы окружающей его реальности, которые он желал сохранять, в мир фантазии, где они преобразовывались в зрительные символы некой непрерывной истории. Созданный подобным образом мир вымышленных представлений стал его собственной реальностью. «Каждый шум, каждый взгляд, каждый запах, каждое ощущение, каждое слово и иногда даже каждый слог, все идеи, образы и мысли в его голове сразу же превращались в ассоциации, связанные между собой визуально, акустически и тактильно».[79] Насколько удобно было запоминать таким способом информацию, настолько же трудно было жить с подобной памятью. «Чрезвычайная широта его интеллекта одновременно служила источником замешательства. Иногда он полностью выпадал из реальности, погружаясь в мир своих фантазий. Довольно сложно определить, были ли для журналиста реальностью фантазии, в которых он жил, или окружающий мир, в котором он был только гостем». По реакции окружающих людей Шерешевский знал о том, что он резко выделяется на фоне нормальных людей. «Меня можно назвать нефеш (идиш — "сонная рыба"). Например, когда кругом пожар, все бегают и суетятся, я стою и никак не могу понять, что происходит». Эйдетик не воспринимает происходящие вокруг него события, даже если речь идет о человеческой трагедии. Лурия назвал эту защитную реакцию «самоотстранение» и считал, что она отличается от феномена расщепления личности, который развивается при шизофрении.[80]
Адольф Гитлер точно так же реагировал на ужасы войны и действия своих подчиненных в лагерях уничтожения. Еще перед войной генерал фон Фрич заметил, что Гитлер всегда остается «холодным, как горный ледник». Даже те ужасные события, которые он пережил лично, оставались для него полностью чужды и не произвели никакого впечатления. Этим он резко отличался от Сталина, своего коллеги-тирана, лично интересовавшегося и руководившего репрессиями НКВД и террором, которым подверг собственный народ. «Он лично подписывал расстрельные списки с тысячами фамилий и заставлял делать это своих соратников». Интерес Гитлера к Холокосту ограничивался ежемесячным просмотром статистики убитых. «Фюрер принял информацию к сведению», — так характеризовал этот процесс Гиммлер.
Адольф Гитлер отстранился от каких-либо подробностей казни участников заговора 20 июля 1944 года. Ему просто не пришло бы в голову тайно присутствовать на процессах и слушать выступления
Он ни разу не был в концентрационном лагере. Будучи архитектором-любителем и проявляя большой интерес к технике, Гитлер оставался абсолютно холоден как к постройке лагерей, так и к конструкции газовых печей крематориев. Только на параде в 1939 году он впервые увидел подразделения СС «Мертвая голова», которые охраняли концлагеря. Также он не пожелал встретиться с Адольфом Эйхманом, референтом по еврейскому вопросу в РСХА, желавшим обсудить с ним наиболее важные аспекты Холокоста.
Только один раз, 7 октября 1942 года, Гитлер принял в рейхсканцелярии Одило Глобоника, руководителя операции «Рейнхардт». По этому поводу в его календаре имеется пометка «встреча с ген. губ. Глобусом» (генерал-губернатор Глобоник).[81]
Гитлер в принципе не мог испытывать сочувствие к кому-либо. Все проявления его характера сводились к показному формализму. Как уже было отмечено, фюрер не был способен к духовному сопереживанию. Пассажы в «Майн кампф», призванные вызвать у читателя симпатию, звучат сухо и пусто. О смерти своей матери он писал: «Я уважал отца, но любил мать». Эта фраза ничего не говорит ни об этой женщине, ни о ее жизни. О смерти его фронтовых товарищей мы узнаем только то, что в начале войны они погибали с немецким гимном на устах, а к концу войны — с марксистскими лозунгами в голове. В книге не содержится сведений ни об одном фронтовом друге Гитлера. Смерть его друга и учителя Дитриха Экарта описана несколькими громкими фразами: «Он посвятил жизнь пробуждению нашего народа». Алану Буллоку бросилось в глаза, что Гитлер не проявлял особого участия в судьбах рабочих, хотя не раз заявлял, что они являются одной из главных его забот. «Хотя Гитлер и описывает в "Майн кампф" нищету, в которой тогда жили венские рабочие, делает он это только исключительно в литературных целях, а вовсе не из сочувствия к ним».[82] Во время ноябрьского путча был убит ближайший друг Гитлера фон Шойбнер-Рихтер, который шагал рядом в ним в колонне, направлявшейся к Фельдхеррнхале. Он упомянут в списке тех, кому посвящена «Майн кампф», но больше о нем в книге нет ни слова. Также в книге нет никаких сведений о Хутмахере, чья кровь обагрила впоследствии знаменитое партийное знамя, которое он нес во главе колонны путчистов. В «Майн кампф» нет ни следа от той свойственной венцам сентиментальности, которую он в дни своей юности мог бы позаимствовать у ним вместо националистических и антисемитских лозунгов.
6 октября 1939 года, отчитываясь перед рейхстагом по результатам Польской кампании, в качестве примера героизма немецкой армии Гитлер рассказал депутатам об одном тяжело раненом офицере, однако в его речи не было и следа сочувствия: «В то время, когда вражеское радио уже праздновало победу, передавая сообщение о прорыве поляков на Лодзь, один дивизионный генерал, получивший серьезное ранение в руку, докладывал мне о том, что проведена контратака и благодаря героизму наших солдат прорыв ликвидирован». Погибшие и раненые были для Гитлера только статистикой. Просмотрев цифры, он лаконично замечал: «Здесь потери действительно высоки».
При расширении военного полигона в Нижней Австрии Адольф Гитлер позволил снести его родные деревни Деллерсхайм и Штронес. При этом были уничтожены даже могилы его предков. Иоахим Фест считал, что Гитлер сделал это специально, чтобы стереть следы своего происхождения. Однако вполне возможно, что у этого решения был и другой мотив. Подобное отношение к своей исторической родине могло быть еще одним проявлением эйдетической эмоциональной холодности Гитлера, которую он пытался выдавать за солдатскую жесткость.
После весьма нелицеприятных слов Адольф Гитлер снял с должности первого главу гестапо Рудольфа Дильса, который протестовал против разгула политического террора, который устроили СА после прихода нацистов к власти в начале 1933 года. Тем не менее он не мог оставить вовсе без внимания доклад о том, как штурмовики расстреливают врагов государства при попытке к бегству. «Вы не должны спотыкаться о труп каждого убитого ими человека», — сказал он Дильсу.[83]
Гитлер не колеблясь подписывал смертные приговоры. Он совершенно спокойно позволил убить своего наиболее близкого друга Рема. Фюрер любил повторять, что в любой ситуации нужно сохранять ледяное спокойствие. После подавления «путча Рема» начальнику лейбштандарта Гитлера Зеппу Дитриху было поручено расстрелять шесть «путчистов», которые содержались в городской тюрьме Мюнхена. Уже после войны генерал СС вспоминал: «1 июля 1934 года я прибыл в Берлин на машине и сообщил Гитлеру, что его приказ выполнен и шесть заключенных расстреляны. Фюрер никак не отреагировал на мои слова. Он только поинтересовался, готова ли моя рота вернуться назад».[84]