Homo Гитлер: психограмма диктатора
Шрифт:
Во время расправы над участниками «путча Рема» был также убит пастор Штемпфле. Он был застрелен по пути в концентрационный лагерь Дахау. Пастор помог Гитлеру отредактировать «Майн кампф» и был связным между Союзом Оберланд и руководством полиции. Гитлер удостоит его смерть следующим комментарием: «Эти свиньи убили моего доброго пастора Штемпфле».[85]
Гитлер узнал об убийстве австрийского канцлера Дольфуса 25 июля 1934 года на премьере оперы «Золото Рейна» в Байройте. В его поведении не было заметно и следа озабоченности, «как ни в чем не бывало фюрер направился в ресторан и заказал себе печеночные клецки».[86] Когда 24 апреля 1943 года ему доложили о капитуляции Италии, его главного союзника, «он спокойно продолжил второстепенный разговор о новых видах оружия». Как писал Альберт Шпеер,
23 ноября 1939 года во время обсуждении в рейхсканцелярии результатов Польской кампании с командующими групп армий и участвовавшими в боевых действиях генералами возникла дискуссия. «Генералы указывали на то, что из-за недостаточного уровня подготовки немецких подразделений офицеры вынуждены были лично водить солдат в атаку. Это привело к чрезвычайно высоким потерям среди офицерского состава. На это Гитлер заявил, что в Германии пока еще хватает людей».[88]
По свидетельству госсекретаря министерства иностранных дел фон Вайцзекера, перед началом Французской кампании Адольф Гитлер сказал ему: «Пусть эта война будет стоить мне миллиона человек, но противник также потеряет миллион и не сможет этого выдержать».
Подобное отношение Гитлера к смерти объясняется фронтовым опытом эйдетика. Он сам был удивлен, что ничего не испытывал при гибели своих товарищей. Фюрер с удовлетворением отмечал, что его эсэсовцы, отрекшись от христианства, тем не менее стойко сражаются на фронте и смело идут на смерть. «У меня шесть дивизий СС, в которых нет ни одного верующего солдата, но все они погибают со спокойной душой».[89]
20 декабря 1941 года в ставке фюрера генерал Гудериан рассказал Гитлеру об ужасных потерях, которые несут немецкие солдаты из-за суровой русской зимы: «Уже в ходе этой зимы вследствие подобной тактики мы обескровим не только офицерский и унтер-офицерский корпус, но и полностью истратим все резервы для возмещения потерь в нем, причем сделано это будет без всякой пользы и смысла». В ответ на это генерал услышал: «А вы думаете, что гренадеры Фридриха Великого хотели умирать?» Как и король Фридрих, он считал себя вправе «потребовать от каждого германского солдата пожертвовать своей жизнью». В заключение он заявил Гудериану: «Страдания солдат оказывают на вас излишне сильное впечатление. Вы слишком сильно сочувствуете солдатам. Вы не должны принимать все это так близко к сердцу. Поверьте мне, на расстоянии вещи видятся в более верном свете».
Точно так же мало впечатлили фюрера неописуемые страдания немецкой армии во время катастрофы под Сталинградом. 23 января 1943 года старший лейтенант Генерального штаба Гелестин фон Цицевиц, один из последних, кому удалось выбраться из «котла», прибыл в ставку и лично доложил Гитлеру о бедственном положении армии в окруженном Сталинграде. Выслушав его доклад, Гитлер в очередной раз заявил о необходимости сражаться до последнего патрона и отказался попытаться деблокировать войска. Фон Цицевиц возразил: «Мой фюрер, я должен сообщить, что люди под Сталинградом не могут продолжать сопротивление до последнего патрона, потому что, во-первых, они больше физически не в состоянии воевать, а во-вторых, у них нет уже этого последнего патрона». На это Гитлер безразлично ответил: «Люди быстро восстанавливаются».[90]
Когда Гитлер узнал, что после капитуляции под Сталинградом фельдмаршал Паулюс сдался в плен, он был возмущен, что тот не покончил жизнь самоубийством: «Что теперь есть жизнь? Жизнь — это народ, а индивидуум должен умереть. Жизнь отдельного человека подчинена народу, в котором он родился. Мужчина должен был застрелиться, как военачальники прошлого бросались на меч, когда видели, что дело проиграно».[91] В понимании Гитлера всемирная история должна была протекать по безжалостному сценарию, созданному им из смеси книг Карла Мая, дневников Вагнера и описаний сражений, взятых из учебников.
Штальберг, адъютант фельдмаршала фон Манштейна, вспоминал, что на одном из оперативных совещаний в 1944 году в ставке фюрера генерал Цейтцлер сказал, что, прежде чем перейти к повестке дня, он должен сообщить о том, что за последние 24 часа на фронте были убиты не меньше трех генералов. Гитлер, чей взгляд как обычно был устремлен на карту, никак
Даже жертвы бомбардировок союзников не вызывали сочувствия у Гитлера. Он настойчиво отказывался осматривать разрушенные города. Альберт Шпеер все время безуспешно пытался вызвать интерес фюрера к этой проблеме: «Всякий раз он прерывал меня, едва я начинал разговор на эту тему: "Кстати, Шпеер, сколько танков вы можете произвести в следующем месяце?"»[94]
Когда же он помимо воли вынужден был наблюдать ужасные опустошения, причиненные немецким городам бомбами противника, то они не вызывали у него каких-либо чувств. Шпеер вспоминал: «При поездках от Штеттинского вокзала до рейхcканцелярии или в Мюнхене от вокзала к его квартире на Принцрегентштрассе он приказывал шоферу ехать самым коротким путем, тогда как ранее любил ехать объездными путями, чтобы полюбоваться городом. Несколько раз я сопровождал его в этих поездках и видел, как безучастно он реагировал на картины страшного разрушения, которые проносились за окном автомобиля».[95] «Он ни разу не посетил пострадавший от бомбардировок немецкий город, а разрушение какого-либо значительного общественного здания печалило его намного больше, чем сообщения о гибели людей».[96]
14 марта 1944 года он шокировал Геббельса своим бессердечным отношением к происходящему. Гитлер заявил, что воздушный террор союзников имеет «свои положительные стороны», поскольку разрушает средневековую застройку, освобождая место для современного автомобильного движения. «Конечно, было бы хорошо сохранить несколько подобных городов, но множество их будет тормозить развитие экономики и современного движения транспорта».
При уничтожении русских городов его немного печалила гибель памятников архитектуры, но огромные человеческие жертвы совершенно его не трогали. Гитлер прекрасно знал собственную психическую организацию и поделился со Шпеером результатами своей интроспекции: «Я ничего не почувствую, если Киев, Москва и Петербург будут стерты с лица земли».[97]
Само собой разумеется, что он не чувствовал свою ответственность за то, что стал причиной гибели миллионов евреев. Когда Генриетта фон Ширах, ставшая свидетельницей депортации евреев из Голландии, попеняла фюрера на излишнюю жестокость, он ответил: «Война есть война».[98]
Осенью 1941 года шеф армейской разведки генерал Канарис пожаловался Гитлеру на излишнюю жестокость эсэсовцев, которые расстреляли немецких евреев, в том числе и фронтовиков первой мировой, вместо того чтобы вывезти их в специальное гетто близ Терезинштадта. В ответ на это фюрер заявил: «Мой господин, вы желаете остаться мягким. Мне же приходится делать то, на что не способен никто другой!»[99]
10 мая 1941 года заместитель фюрера по партии Рудольф Гесс на «Мессершмидте-110» бежал из Аугсбурга в Шотландию. Гитлеру доложили о происшедшем ранним утром 11 мая. Его первой реакцией стало пожелание смерти своему старому другу: «Будем надеяться, что он упал в море».[100] Граф Шрауфенберг, осуществивший покушение на Гитлера, считал его «человеком под вуалью».
Армейский адъютант фюрера Энгель писал: «Он, как отец, заботился о своей секретарше, у которой случилось растяжение связок голеностопного сустава, и одновременно совершенно спокойно принимал решения, из-за которых должны были погибнуть тысячи людей».[101]