Хождение Восвояси
Шрифт:
– Он больше не вернется? – не выдержала пытку этикетом Лёлька, измученная трехминутным молчанием, когда вопросы рождались на языке со скоростью мысли.
– Нерояма? – захлопал глазами император.
– Котэнгу.
– Нет, отчего же. Я очень даже надеюсь, что вернется.
– Но Змеюки ведь сломала перо, а Чаёку сказала, что это амулет призыва котэнгу, – заговорил Ярослав, поясняя обстановку на случай, если император был не в курсе, – а если пера нет, то…
– То нашему всемогущему тайсёгуну придется обходиться без пера, пока не убедит котэнгу дать ему еще одно, – договорил за него
– Убедит? – Лёка недоуменно вскинула брови. – Прикажет, вы хотели сказать, ваше величество? Котэнгу ведь его слуга.
– Я хотел сказать "убедит" и сказал "убедит", – император недовольно поджал губы. – И кто вам сказал, что котэнгу – его слуга? Котэнгу – слуга мой!
Княжичи думали, что Негасима даст им время на сборы, но как капризный ребенок, не желающий расстаться с только что полученной игрушкой, он махнул сложенным веером, указывая поочередно на детей, их мебель и стенной шкаф. Сановники кивнули, щелкнули пальцами, и из коридора в комнату ввалилась толпа коренастых крепышей. Не говоря ни слова, они подхватили стол, стулья, выгребли гардероб княжичей и сложили в плетеный короб с такой скоростью и аккуратностью, которая не снилась даже Чаёку. По четыре грузчика почтительно застыло у каждой кровати в ожидании приказов.
Лёлька кинула взгляд на дайёнкю и Забияки. Оба, как один, растерянно косились на Маяхату. Или на вход?.. Ждут кого-то? Вечных? Не могут отпустить лукоморцев без решения совета и не могут противиться решению императора? Нагорит им, наверное – по первое число… Даже в свои десять лет девочка знала универсальный закон любого двора, будь он царским или крестьянским: "Если ничего поделать нельзя, хотя бы назначь виноватого". И кто будет тут виноватым, кажется, объяснять нужды не имелось.
– Не соизволят ли юные даймё спуститься на пол? – с сахарной улыбкой проговорил придворный в голубом кимоно с широкими кремовыми полосами.
Ярик сделал было движение к краю кровати, но Лёлька зыркнула на него так, что ноги у него снова подогнулись, и с сожалением развела руками:
– Приносим свои извинения, но Чаёку-сан, наша наставница и лекарь, строго-настрого прописала нам постельный режим.
– Это не проблема, – отмахнулся Негасима и дал знак носильщикам: – Несите как паланкин.
– Но как мы узнаем, когда нам будет можно вставать? – отступила Лёка на вторую линию обороны.
– Мои лекари – лучшие в империи, – капризно поджал губы император.
– Но они не будут знать истории нашей болезни! Они не будут чувствовать дхармой циркуляцию нашей энергии бдзым по лунным меридианам дунь и темным экваторам сунь в половодье согласно перечню, их глубину и пульсацию в зависимости от частоты и уровня склонений вондерландских глаголов в масленицу, как это умеет Чаёку-сан! – третья линия гостеприимно распахнула перед княжной свои окопы.
Очи свиты расширились, как перечень вондерландских глаголов в половодье и могли конкурировать теперь только с глазами самой чудо-целительницы.
– Она это всё умеет? – первым опомнился император.
– И много другое, ваше величество, – почтительно вклинился Ярик. – С количеством талантов Чаёку-сан могут соперничать только ее познания, производная долгих лет учебы, а с объемом познаний – исключительно величина ее опыта,
Вамаясьцы, думавшие, что только что испытали шок недели, поняли, как они были неправы. По остекленевшим взорам было видно, что поиск производной величины силы от объема, умноженного на количество в бесконечной степени, до финала дойдет не скоро.
Маяхата глянул на девушку совершенно новыми глазами [180] и пробормотал как можно авторитетнее:
– Тогда я… буду почещён… почищён… улещён…
– Вы будете польщены и почтены? – шелковым голоском пропела Лёлька.
– Да. Именно это я буду. В смысле, я имел в виду, конечно, что повелеваю тебе, Чаёку-тян, пребывать при этих… – перед тем, как проговорить определение, Негасима еще раз осмотрел предмет разговора – правильно ли он всё видит и понимает, и с недоумением убедившись, что вроде правильно, закончил: – …детях.
180
Веки все-таки заклинило в крайнем положении.
– До конца срока их пребывания в Вамаяси, – голосом просто воздушным просуфлировала княжна и вскинула на императора невинно-небесный взор.
– Да. Именно это я и хотел сказать, – Негасима чопорно кивнул. – До окончания.
– А еще, если наше душевное равновесие для вас значит хоть что-то, просим оставить при нас этого охранника! – умоляюще произнес Ярослав дрожащим голоском. – Он защитил нас от Змеюки, и с ним мы чувствуем себя спокойней!
– У него тоже имеется необычный… э-э-э… объем талантов, деленный на квадратный подбородок, косую сажень и умноженный на длину нагинаты? – осторожно глянул на него Маяхата.
– С ним просто спокойней, – с безмятежностью полевого цветка улыбнулась ему Лёлька. Император вздохнул, возвел очи горе, махнул веером: "И его забирайте" и вышел вон.
Грузчики, приняв распоряжение на свой счет, с молчаливой расторопностью положили Чаёку на кровать к княжне, Забияки – к Ярославу, ухватились за ножки и двинулись вслед за хозяином.
В первый же день при дворе императора, не ожидаемые, но закономерные, лавиной накатились представления. Даймё этот, кугэ тот, фудзама отсюда, тодзама оттуда, букэ такой, бякэ сякой… Все хотели познакомиться и быть представленными тем самым знаменитым юным даймё из Рукомото, слухами и сплетнями о которых в последние недели Запретный город так и гудел. Княжичи улыбались и раскланивались, чувствуя, что еще немного – и от бесконечных поклонов у них начнется морская болезнь, а от имен – приступ нервного хихиканья.
Но самым неприятным было, что пары после десятой все остальные вамаясьцы начали казаться на одно лицо, и отличали их Ивановичи только по цвету кимоно, в ожидании международного конфуза предвкушая день второй, когда все тодзамы, фудзамы и прочие кожзамы, не говоря уже о бякэ и букэ, переоденутся.
– Лё, – устало промычал Яр на ухо сестре в чудом выдавшееся затишье. – Они уже по второму кругу пошли раскланиваться, что ли?
– Нет, по первому еще, вроде, – не очень уверенно ответила сестра.