Хождение Восвояси
Шрифт:
– Если Адарету-сан настолько сведущ в теории фотонных следов, как и полагается старейшему магу Белого Света… значит, ему не представит сложности отыскать амулет Тишины, добыть и предоставить в наше распоряжение. Император не пожалеет любых сокровищ, чтобы вознаградить вас по заслугам. А в это время дети ваших друзей… чрезвычайно милые создания, заставляющие мое сердце таять… как снежинку на ладони… пока побудут у нас. Я надеюсь, что услуга, о которой мы нижайше вас просим… будет исполнена в кратчайшие сроки. В этом заинтересован лично его величество император Маяхата
– Ах ты узкоглазый надавыш!!!.. – Адалет взревел, как раненый зверь, Око и облако вспыхнули алым, слепя, кто-то закричал, что-то лопнуло, зазвенело, треснуло, взорвалось, швыряя на пол всё и всех – и мастерская погрузилась в непроглядную тьму.
Лёлька возвращалась в их с Яром покои прихрамывая: кусок какой-то штуковины, сорванной взрывом то ли со стены, то ли с потолка, больно задел по щиколотке. Чаёку повезло меньше: вся остальная штуковина рухнула ей на спину, и теперь дайёнкю шла, прижимая правую руку к боку, боясь лишний раз повернуться, и морщась при каждом шаге. Над ладонью поднятой левой руки, мигая, как догорающая свечка, подпрыгивал чахоточно-бледный светошарик. Замыкал процессию Забияки: охранника, пришедшего с ними, зашибло выбитой дверью. Но как заметила княжна, все мысли у него были не о сопровождении, обеспечении и пресечении, а о том, как лучше поддержать идущую первой девушку, не мешая ей светить и не задевая больного места и ее, ковыляющую между ними.
Наконец Лёка, не выдержав, посреди винтовой лестницы с особо крутыми ступенями вынырнула из своих мрачных размышлений о глубине и мерзости человеческого лицемерия, обернулась на конвоира, и жестом предложила остановиться. Удивленный, тот опустил неуклюже протянутую к дайёнкю руку и повиновался.
– Возьми. Ее. На руки, – мрачно прошептала она ему на ухо.
– Что?..
– Никто не увидит. А нам еще вон сколько пилить. А ей больно.
– Но я… Но она… мы… Ты гайдзин, иноземка! Ты не понимаешь! – растерянного юношу сменил заносчивый самурай. – Мой долг чести по отношению к ее отцу, к ней, к Вечному Таракану…
Долг чести по отношению к их опекунше и ее родителю она еще была готова принять. Но долг чести по отношению к таракану, пусть даже вечному – или тем более – переполнил неглубокое блюдечко ее не такого уж и терпеливого терпения. Не зная, хохотать ей или орать, Лёка взмахнула стиснутыми кулаками и прошипела:
– Ну отчего вы тут все не как люди-то, а?! Отчего вы тут все такие замороженные?! Ну как можно наплевать на то, что ты любишь, и что тебя любят?! Перед тараканами у них тут долги! А перед самими собой?! Ты что, хуже таракана?! И Чаёку тоже?!
– Если этого потребует мой долг, я изгоню из своей души даже ее, – красный от гнева, невесть как умудрился размеренно прошептать Забияки.
– Да что у тебя там останется, если ее не станет!
– В душе я буду хранить верность совету Вечных! – огрызнулся он.
– Ну и женись тогда на своих Вечных! – едва не ревя – от обиды,
– Не твое дело, на ком я женюсь, – процедил он сквозь зубы.
– Отец отдал Таракану Чаёку, даже не спросив ее, хочет ли она! Продал, как корову, чтобы от него выгоду получить! А что она лучше за мокрицу выйдет, чем за него, тебе не интересно?! Тебя только ты сам интересуешь, какой ты весь из себя героический и страдальческий! Эгоист! Не любишь ты ее и никогда не любил! Себя только! Так не дури ей больше голову, трепло кукурузное!
– Это я-то ее не люблю?! Я?! – самурай был готов рычать и кусаться. – Да что ты понимаешь! Глупая девчонка! Курица безмозглая!
– Тише, тише, вы что?! – донесся сверху испуганный голос дайёнкю и неровные, прерывающиеся шаги, спускавшиеся вниз. – Забияки, успокойся! Ори-сан, пожалуйста! Не надо так говорить! Вы не знаете наших обычаев…
– И знать не хочу, если они человека равняют с тараканом!
Не зная, что еще сказать, чтобы ранить их обоих побольнее, чтобы до них наконец-то дошло, что они делают – или, вернее, не делают – Лёлька яростно рванула вперед.
Ярик проснулся только к обеду следующего дня. Раскрыв глаза, еще не понимая, где находится и что происходит, он потянул носом и громким и четким голосом проговорил:
– Есть хочу!
Лёлька, как раз уплетавшая за столом у окна гречневую лапшу с креветками, подскочила, схватила свою тарелку и кинулась к брату:
– На! Яр, ты как?! Голова болит? Что болит? Где болит?
– А больше нету? – не реагируя на вопросы, мальчик разочарованно глянул на остатки Лёкиной трапезы.
– Сейчас наложим, Яри-сан! – служанки, приставленные к пленникам на время болезни Чаёку, наперегонки бросились к котелкам с едой и соусами.
– Болит чего-нибудь? – настойчиво повторила девочка.
– Спина… – поморщился Ярик. – Отлежал, кажется.
Не дожидаясь помощи от заполошно метавшихся служанок и сестры, он сел, роняя на тапки Тихона, распластавшегося на груди, свесил ноги с кровати, подумал – и встал. Амулеты Чаёку в изножье вспыхнули лимонно-желтым и рассыпались в пыль.
– Ну?.. Ну?.. – с замиранием сердца выдохнула княжна.
– Ну… Нормально всё. Мне кажется. Я долго спал?
– Сутки почти.
Он постоял, вспоминая события прошлого дня, и зарождавшаяся улыбка немного скисла. Мысль о скором бое с противником старше и опытнее себя могла испортить какое угодно благостное настроение.
Наскоро умывшись, княжич слупил три порции обеда, изумив Лёльку и порадовав женщин, запил тремя чашками чаю с вываренными фруктами в сахаре и обессиленный откинулся на спинку стула. Всё-таки жизнь была прекрасна, хоть местами и удивительна.
Дождавшись, когда служанки приберутся и уйдут, Лёлька шепотом рассказала о том, что родители находятся на пути в Вамаяси, и в красках описала предательство Нероямы. Мальчик снова расстроился: старичок и его дочь казались ему единственными друзьями в этой стране, а теперь в один миг их стало вполовину меньше.