Хождение Восвояси
Шрифт:
– Кому хорошо в клане, если каждому из его членов плохо? – продолжила Лёлька, хоть и знала, что на риторические вопросы ответов нет.
– Простите меня… нас… – прошептала Чаёку, опуская глаза. – Если сможете.
– Да ладно… Что вам наше прощение, – вздохнула девочка и подлила себе чаю. – И вообще, какая тюремщикам разница, что думают их заложники.
Дайёнкю оглянулась по сторонам, будто в закрытой комнате невесть откуда могли появиться чужие – или нежданные свои – и прошептала:
– Тюремщикам – никакой, Ори-сан. А друзьям важно, что о них думают
На недоверчивый взгляд Лёки она неожиданно улыбнулась по-заговорщицки:
– А интересно ли заложникам, что вчера ночью один их тюремщик нес другого до ее комнаты на руках?
Ивановичи переглянулись: сначала между собой, потом с рдеющей – но уже по другому поводу – Чаёку, и тоже улыбнулись:
– Ух ты!..
– Давно бы так!
Дайёнкю выпустила из рук амулет и проговорила обычным голосом:
– Яри-сан, вы не дорассказали о своей тренировке.
При упоминании о тренировке, а вернее, о его полной, подтвержденной на практике неспособности превратиться в самурая за неделю, мальчик приуныл, и даже четвертое пирожное со сливовым джемом и цукатами доел без особого аппетита. Догадавшись о причине уныния, девушка потрепала его по макушке и улыбнулась:
– Ничего, за неделю даже рис не вырастает, а дорога в тысячу самураев начинается с первого шага.
– До тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага… – пробормотал Ярик, вспоминая старую песню.
– Не надо таких мыслей, Яри-сан! Никто никого не убьет! Что вы такое говорите! – замахала она руками.
Жестом фокусника она вытянула из-за пояса нежно-карминную трубочку, перевязанную малиновым шнурком с шелковыми кистями, и протянула ему, лукаво подмигнув.
– Это вам от одной знатной дамы.
– Но я не знаю никаких знатных… – растерянно начал было он – и понял. – Это от Синиоки?!
– Да. Она посетила меня сегодня днем со своей дамой-наставницей и попросила передать это тебе со словами благодарности. А еще она сказала, что такого отважного буси она не встречала ни разу в жизни, и что на состязании обязательно будет болеть только за тебя.
Щеки Яра стали под цвет шнурку. Дрожащими руками он стянул завязки с глянцевого бумажного рулончика, развернул письмо – и расплылся в улыбке. На листе, изображенный разноцветной тушью, красовался их песочный замок, гордый и непобедимый под нарисованной веткой розовой сакуры, настоящая веточка которой была вложена в свиток.
– Покажь! – сунула нос Лёлька, и брат, не переставая улыбаться, продемонстрировал послание сначала ей, потом Чаёку.
– Как красиво! – всплеснула та руками. – Маленькая Синиока явно не пропускает своих уроков!
При этих словах глаза Ярика загорелись.
– А можно я ей тоже письмо напишу?!
– Конечно!
И Чаёку, не переставая ошеломлять лукоморцев, достала из-за пояса несколько листов чистой блестящей бумаги, шнурок, с пяток небольших веточек каких-то растений, тушницу, несколько брусков разноцветной туши и кисть.
– Ты ведь будешь рисовать?
Яр смущенно потупился.
– Я бы хотел ей стихи написать. Если бы умел. Ведь стихи – это так красиво!
– А ты ей что-нибудь приличное говори, чтобы поворачивался! – подразнила его сестра.
– А ты вообще отвернись!
– Бе-бе-бе!
– Значит, ты всё-таки умеешь писать стихи! – лукаво погрозив ему пальчиком, рассмеялась дайёнкю.
– Наверное, всё-таки нет… – вздохнул мальчик. – Наверное, я ей лучше просто что-нибудь хорошее скажу. Без рифм.
– Длинные письма юным тян писать друг другу не пристало, – проговорила девушка. Княжич подумал, взялся за кисть, поплевал на черный брусок туши, едва не ввергнув дайёнкю в обморок, помусолил там кисть и старательно вывел к своему изумлению летящими иероглифами на чистом вамаясьском:
"Здесь для меня всё ночь. Но словно солнца луч твоя улыбка [81] ".
– Вот, тут совсем немного, – показал он свой опус девушке, и брови ее взлетели в удивлении:
– Но это же и есть стихи! И неплохие! А хочешь, я тебе почитаю Хокупи Шинагами? Это самый выдающийся стихотворец Вамаяси за всю ее историю!
И Лёльке, как ни дулась она и не показывала всем видом, что лучше бы послушала про сражения или приключения в их стране, чем про ветки всяких растений, птичек и погоду, пришлось засыпать в обнимку с Тихоном под строки, пережившие своего поэта.
81
Здесь и далее стихи Дмитрия Казанцева.
На следующее утро Отоваро пришел за ними едва они успели позавтракать. Переодевшись в выстиранную и высушенную за ночь вчерашнюю одежду, ставшую тренировочными костюмами, Ивановичи вышли за ним на улицу.
– Можно я к Мишане сначала пройду? – Ярик умоляюще взглянул на самурая.
– Куда?..
– К Лысой горе, – перевела Лёка.
– Зачем?
– Я только письмо отдам одному человеку – и всё! – торопливо заверил Яр.
И процессия двинулась к горе, уже вовсю кишевшей детьми и их няньками и компаньонками. Мальчики постарше шли на тренировки или уроки верховой езды, девочки повзрослее сидели под облетающими деревьями и читали или рисовали с натуры, а малышня с радостными воплями носилась, запуская воздушных змеев.
Отыскав взглядом под сакурой знакомое розовое кимоно, Ярик рванулся бежать, но через несколько метров спохватился и перешел на степенный шаг. Синиока, задумчиво водившая кисточкой по бумаге рядом с девочками постарше, словно почувствовала его приближение.
– Привет. Это тебе, – алея, как закат, княжич протянул ей бледно-зеленую бумажную трубочку, перевязанную шнурком цвета сосновых иголок. Веточка сосны ждала своего часа и внутри.
– Спасибо.
Она взяла письмо и опустила глаза. Подождав и не дождавшись, когда оно будет открыто, разочарованный Ярик двинулся прочь и уже почти дошел до дорожки, как услышал за спиной знакомый отчаянный крик: