Шрифт:
Ксения Котова, Василий Зеленков
Хозяин Приливов
Прибой с рокотом обрушивался на семь идолов, словно хотел опрокинуть уродливые глыбы. Люди, привязанные к камням, задирали подбородки и отворачивались от едких брызг. Тщетно. С каждым валом океан поднимался выше, сжимал пленников в кулаках, волнами-молотами вбивал желанный воздух в глотки, заставляя давиться. Когда жертвы отчаивались, за ними приходил Хатай-ле. Он выплывал в центр каменного круга, вытягивал черепашью шею и широко разевал зубастую пасть. Крохотные иссиня-черные
Хатай-ле, Хозяин Приливов, собирал дань.
И Тху-ва понимал, что тоже захлебывается среди жертв, - и просыпался, и бредил, пока боль не затягивала обратно в недра кошмара.
Три, пять или даже двадцать раз шаман пытался сосчитать, как часто приходил к нему пугающий сон с того самого дня, когда деревню поглотило пламя. Три, пять или даже двадцать раз Тху-ва сбивался, охваченный лихорадкой. Его силы таяли, иссякали, точно вода в умиравшем оазисе, - испарится последняя капля, истончится до волоса жизнь, волос натянется и...
– Верни на место.
– Она мне нужна.
Низкий мужской и хриплый женский голоса звучали, словно через пелену.
– Я возьму лишь несколько шерстинок.
– Я заточила ее, и наставники меня наградят. Положи, дыряворукий, выпустишь - не поймаешь!
– Не будь пустынной ведьмой! Мне на снадобья!
Тху-ва разлепил отекшие веки. Глаза заслезились от проникавшего в хижину неяркого света, и фигуры спорщиков расплылись. Пятна набухли, растеклись, то сливаясь друг с другом, то неохотно расплескиваясь брызгами. Шаман дважды моргнул и смог различить узорчатые циновки, гирлянды высушенных водорослей, колокольчики из камней и раковин и полки с горшками и бутылями. Виски Тху-ва пронзила боль, желудок свело, желчь подступила к горлу, и рот наполнился горькой слюной. Шамана вырвало на пол.
– Мы доспорим после, - мужчина подошел к раненому.
– Рано или поздно ты разрешишь мне, Сатхи.
Она отступила к очагу:
– Керай, найденыш смотрит на меня.
Ее кожа мерцала, как закипавшее в лампе золотистое масло, настороженно глядели темно-карие глаза, ворох кос ниспадал гривой; в складках женской одежды Тху-ва почудились эфы. Керай коснулся его плеча, и тот понял, что не ошибся. По крепкому запястью мужчины струилась змеиная татуировка, щекоча загорелую кожу раздвоенным языком. Шаман отшатнулся - точно такие же пестрые узоры оплетали ноги, плечи и шею Сатхи.
Карие, как и у сестры, глаза Керая понимающе блеснули.
– Морридаи, - выдохнул Тху-ва.
Сквозь наступившую тишину просочилось шипение ядовитых змей.
На южном побережье о детях пустыни знали не понаслышке. Рассказывали, что они покрывают свои тела живыми узорами, чтобы простые люди могли понять, с кем встретились. Морридаи считали потомками бестий, мудрыми колдунами и могучими воинами. Старики нашептывали внукам древние легенды и полузабытые сказки о таинственном народе, чьи мужчины и женщины меняли себя так же легко, как ветер украшал пустыню орнаментами дюн. О морридаи Тху-ва говорил отец.
– Неужели у меня на лице написано?
– улыбнулся Керай.
Сатхи фыркнула. Одернув тунику, она зачерпнула воды из стоявшего в углу чана и вылила в таз, чтобы почистить пол.
Тху-ва
– Ты ослаб, - остановил его мужчина.
– Сатхи, дай ему воды и принеси мои лекарства.
– Только приберу.
– Приберешь позже.
Женщина сверкнула темными глазами, взяла с пола тяжелый ящик и отнесла брату.
– Моя сестра нашла тебя на берегу, - Керай снял крышку.
– Тебе повезло, что Сатхи зашла так далеко во время охоты. Тебе вдвойне повезло, что мы шли с караваном, и я, лекарь, был там. Не шевелись, не напрягай больное тело понапрасну...
Керай дал раненому напиться и помог снова лечь ровно; шаман сглотнул горькую слюну.
– Еще?
– спросил морридаи.
Тху-ва отрицательно покачал головой.
– Да... не убили тебя не потому, что не старались, - пробормотал лекарь.
– Что случилось?
– Болтун, - прошипела Сатхи.
– Он - полумертвый.
– Полуживой, - поправил брат и приподнял ноги, дав сестре протереть циновки.
– Приготовь для него то, что он сможет проглотить и не выплюнуть.
Сатхи снова неласково посмотрела на Керая, но спорить не стала. Он склонился над открытым ящиком, перебирая шкатулки с травами, тыквенные сосуды с мазями и маленькие причудливые склянки.
Тху-ва смежил веки, давая отдохнуть глазам.
– Племя Бутея...
– раненый облизнул губы.
– Он отравил воинов. Бутей напал на рассвете, поджег дома... Я вышел на бой...
Керай начал менять раненому повязки, и тот перестал говорить, застонав.
Бутей сполна отомстил за тех, кого Векк похитили ради дани. Он знал, с кем привел сражаться своих воинов, - знал, что могущество Хозяина Приливов даровало врагам крепкие, словно камни, и могучие, как у черных акул, тела. Бутей сжег деревню, чтобы ослабить власть покровителя, и Тху-ва убежал лишь чудом. Дрожая от слабости и истекая кровью, шаман спрятался от преследователей среди прибрежных скал.
Теряя голос от пугающей мысли, Тху-ва спросил:
– Остались ли живые?..
– Нет, - бросила присевшая возле очага Сатхи, - только кости и пепелище.
– Никого?..
– Мне жаль, - произнес Керай, и его глаза стали серьезными и печальными.
Шаман зажмурился.
– Никого...
– с его потрескавшихся губ сорвался стон.
– Никого...
Ему захотелось взвыть от беспомощности, но голос пропал, как и последние силы. Вал, накативший из темноты, стиснул Тху-ва клешнями и потащил в черноту беспамятства. Забурлил, перекатывая волны, океан, закричали привязанные к идолам люди. Шаман замотал головой и беззвучно закричал; его худое и жилистое тело выгнулось в судороге, но пучина кошмара бесстрастно сомкнула холодные воды над жертвой.
***
Керай ухаживал за раненым еще неделю, но для Тху-ва она пролетела незаметно. Лихорадка не отпускала: шаман то приходил в себя, и лекарь поил его рыбным супом, то впадал обратно в забытье и бредил - кошмары не уходили. Изредка раненый засыпал, - беспробудным сном мертвеца - и тогда Керай тоже позволял себе отдохнуть.
Когда шаман вновь застонал, лекарь сказал сестре:
– Ему не сгоревшая деревня снится.
Сатхи, водя точилом по лезвию копья, отстраненно ответила: