Хозяйка Его Виноградников
Шрифт:
– Как я и сказал, я никогда не считал тебя идиоткой, – усмехнулись ей в ответ. – Алчной, беспринципной, аморальной – да, а вот идиоткой – нет, никогда! Так уж случилось, что вот уже много лет я дружен с Подестой[2] Арканции и…
– Подестой? – недоуменно переспросила Виктория, услышав незнакомое слово.
– Да, – неправильно поняв её вопрос, снова усмехнулся собеседник, – с тем самым Подестой, который глава стражи и старший судебный исполнитель нашей славной республики. – Нет, конечно же, я не обратился к нему напрямую, – предупреждая следующий её вопрос, сообщил он, – я просто воспользовался нашей дружбой, чтобы проверить пальчики на осколках, которые остались от моей чашки после того,
[1] Виджилес или городская стража – патрулировали улицы и могли проводить первичные расследования, арестовывать подозреваемых и передавать их в руки подесты или магистратов для дальнейшего судебного разбирательства.
[2] Подеста — глава судебной и исполнительной власти в городах-республиках. Исполняет функции по поддержанию правопорядка и руководству городскими стражами (Виджилес)
Глава 19
Глава 19
«Он лжет! – пока он говорил, думала Виктория, чувствуя, как холодный пот стекает по её спине. – Он лжет! Я точно знаю, что он лжет! Я не способна на убийство! Возможно, разве что защищая себя… Но точно не на предумышленное и хладнокровное! И точно не из-за денег! Я не такая! Я знаю себя! Мне никогда бы даже в голову не пришла мысль убить кого-либо, преследуя корыстные интересы! Тем более, такого замечательного, доброго и заботливого человека, как Дэвид… то есть, отец! Мой отец! Нет, я не могла! – говорила она себе. – Ведь даже сейчас, не чувствуя к нему дочерних чувств, я точно знаю, что я скорее отдам за него свою жизнь, чем заберу его! Нет, я не могла! Он лжет! Он точно и определенно лжет! ОН ЛЖЕТ!!! – твердила она себе».
И… всё равно не могла себя убедить.
Поскольку чувствовала, что сводный брат ей не врал. Слишком велико было его презрение. Слишком искренним отвращение… Он видел в ней не помеху на своём пути, а нечто одновременно омерзительное и опасное. И он верил в то, что говорил. В каждое свое слово. Она видела это по его глазам. Она слышала это в его голосе. Она чувствовала это сердцем. Он не лгал.
Она пыталась спорить с собой, убеждая себя, что она слишком мало его знает, чтобы что-то видеть по его глазам, слышать в его голосе и чувствовать сердцем, но не могла.
Она смотрела расширившимися от ужаса глазами в его глаза, ища в них хоть малейший проблеск лукавства, хотя бы тень двуличия или плутовства, однако видела в них лишь ледяное презрение и неотвратимую уверенность в собственной правоте.
«Но как же это возможно? – думала она. – Может, он просто не понял, что именно увидел? Но почему же тогда я согласилась уехать из отчего дома? – тут же задала она себе встречный вопрос. Её разум метался, перебирая все возможные сценарии. Она пыталась найти логическое объяснение, которое могло бы примирить её уверенность в своей невиновности с убежденностью Рэя в её виновности. – Почему я не отправила его… Куда он там собирался?.. – продолжала размышлять она. – К менталистам?.. Что за бред? Какие ещё менталисты?.. И он что-то говорил про свою память, которую он готов им предоставить?.. Разве это возможно? Насколько я знаю, нет… Значит, он все же мне врет?..»
Она хотела было заявить Рэю о том, что он всё же принимает её за идиотку, если попытался скормить ей сказочку про менталистов и то, что они могут просмотреть его память, однако, вспомнив, что с тех пор, как она очнулась, её удивляли слишком многие вещи, в последний момент передумала и спросила о другом.
– Если у тебя есть настолько неопровержимые доказательства моего якобы преступления, почему ты допустил, чтобы я вернулась домой? Почему ты заговорил о нем только сейчас?
Мужчина
– Ответ на второй вопрос: потому что ты вывела меня из себя! Что же касается твоего первого вопроса, то… – вздохнул он, – из-за Дэвида. – Он в течение семи лет жил с уверенностью, что ты уехала из-за того, что он был плохим отцом. Поначалу он ещё помнил, что ты из себя представляешь, поэтому идеи, подобные той, которая помогла ему вернуть тебя домой, если и посещали его, то не завладевали им целиком, но потом чувство вины и отцовская любовь взяли верх и он таки сделал, то что сделал… Я видел, как он страдает…
Рэй замолчал, вспоминая как всегда такой сильный и уверенный в себе Дэвид медленно угасал от тоски. Сначала вечера в кабинете, которые его приемный отец проводил, глядя на старые ферротипы[1] дочери были редкими. Затем они стали происходить всё чаще и чаще, пока не стали ежедневными. Дэвид стал реже выходить из дома, а его глаза, когда-то полные жизни и энергии, потускнели. Его постоянно мучила бессонница, его шаги стали медленными и тяжёлыми, словно каждый давался ему с огромным трудом. Он всё чаще предпочитал оставаться в одиночестве, уходя в свои мысли. В те же редкие моменты, когда он с кем-то заговаривал о своей дочери, его голос был полон грусти и сожаления.
– Я видел, как каждый проведенный без тебя день забирает по капле его жизнь, – продолжил Рэй, глядя ей в глаза. – Чувство вины разъедало его изнутри. За те семь лет, что тебя не было рядом с ним, он настолько привык себя винить, что совершенно забыл о том, что ты была далеко не подарок. Дэвид никогда не был наивным, наоборот, он очень проницательный человек и прекрасно разбирается в людях, но его любовь к тебе и чувство вины сделали его глупцом… Глупцом, который возвел тебя в ранг практически святых!
– И ты подумал, пора-пора уже приехать Виктории и напомнить папочке, какая она, на самом деле, редкостная дрянь! – сладеньким голоском прокомментировала девушка.
Мужчина скривил губы в подобие улыбки.
– Что вроде этого.
Виктория повернула голову, отведя при этом в сторону глаза, и тяжело вздохнула.
– Я знаю, что ты не поверишь мне, но всё же скажу ещё один последний раз, – вновь повернув голову и встретившись взглядом со сводным братом, проговорила она. – Я ничего. Ровным счетом ничего не помню из своей прошлой жизни. Не помню настолько, что всё, что я вижу мне кажется чужим, а некоторые слова и вещи и вовсе кажутся мне в лучшем случае странными, в худшем, реально несуществующими. Я не могу тебе объяснить свои ощущения, но порой мне кажется, что словно бы очнулась в каком-то другом мире. Я смотрю на тебя, на наш замок, на людей вокруг, и ничего! Ровным счетом ничего не откликается в моей памяти.
Она снова судорожно вздохнула.
– Все же остальное время, я как будто бы читаю книгу с середины, из которой к тому же вырваны страницы. Я вижу людей, слышу, что они мне говорят, и вроде бы понимаю, что они мне говорят, но при этом я не всегда понимаю, о чем они говорят. Особенно, когда дело заходит обо мне. Той, какой я была прежде.
Её голос дрогнул, и на её глаза навернулись слёзы.
– Я спрашивала о себе у Мануэля. У Эллы. Я замечала, как на меня косятся и как перешептываются за моей спиной наши работники. И теперь ещё то, что рассказал ты… – она в очередной раз судорожно вздохнула: – Я думаю, что вы говорите правду! Я чувствую это. Но я вам не верю! Ни одному из вас! Потому что та, – она прижала руку к груди, – о которой говорите вы – не я! Моя память молчит, но в глубине души я знаю это! Я не способна лгать, интриговать и, тем более, не способна на попытку убийства! Я вообще не способна причинять вред людям в любом виде!