Хозяйка собственного поместья
Шрифт:
Ах вот что это был за короб, приделанный к дымоходу плиты!
К дымоходу? На пару месяцев?!
— Скажите, что вы шутите, — пролепетала я.
— По-моему, это вы пытаетесь надо мной подшутить, — сухо заметил Виктор.
— Да что угодно станет черным, вонючим и несъедобным, если подвесить его в дымоход!!! Вы просто нормальных копченостей не пробовали, а туда же, указывать!
— Копченое мясо не может быть нормальным!
— Спорим?
— Вы предлагаете пари? — приподнял бровь Виктор. Кажется, этот разговор начал его забавлять, но меня уже несло.
Это
Не удивлюсь, если рецепт тушенки от Настиной маменьки был ее собственным изобретением и семейной тайной, потому Виктор о нем и не знает. Слишком уж он нормален в сравнении с тем, что я только что услышала.
— Спорим, через… — Так, минимум двадцать дней на засолку, потом просушить несколько дней, недели две на собственно копчение и еще пару недель вылежаться… — Через два месяца я накормлю вас таким копченым окороком, что вы язык проглотите!
— Хотелось бы все же оставить язык при себе, он мне еще пригодится, — ухмыльнулся Виктор.
«Что, испугался?» — так и подмывало меня спросить, но я и так вела себя сейчас как подросток, с этим «спорим». Не хватало еще пытаться взять на слабо взрослого мужчину. Или попробовать? Если поведется, значит, дел с ним иметь нельзя.
Пока я размышляла, внимательно глядя на мужа, он разулыбался еще сильнее, будто мог прочитать все эти мысли по моему лицу. Может, и правда мог, реакции Настенькиного тела контролировать было куда труднее, чем когда-то мои собственные. Взять хоть тот поцелуй… Тьфу ты, нашла о чем вспомнить! Еще и щеки зарделись совершенно не к месту. От солнца, наверное, оно, хоть и клонилось уже к закату, грело вовсю.
Улыбка мужа стала еще шире. И, что самое обидное, он ведь ни слова насмешки не произнес, так что даже и возмутиться нельзя: скажет, сама придумала, сама обиделась — и ведь правду скажет!
— Пари, говорите… — демонстративно-задумчиво проговорил он. — На что?
— Вы возвращаете мои земли. Те, что выкупили у отцовских кредиторов.
Виктор присвистнул.
— Неплохая заявка. А что равноценного можете выставить вы?
Я открыла рот. Снова закрыла. В самом деле. Надо быть полной дурой, чтобы поспорить на дом, в котором я живу, и землю, которая должна меня кормить — и будет кормить, дайте только время! Да и стоимость этого наверняка ниже, чем тех лесов и полей. А больше у меня ничего нет. Драгоценности разве что, которые муж подарил мне, точнее Настеньке. Так я все равно собиралась их вернуть при разводе, а пока они остаются моей страховкой на крайний случай.
Виктор не торопил меня с ответом, только насмешливо смотрел.
— У меня ничего нет, — пришлось мне признать.
— В самом деле? — приподнял бровь он. — А я думал…
Он смерил меня взглядом с головы до ног — медленно, задержавшись на губах, потом на груди. Меня бросило в жар, будто под этим взглядом одежда на мне исчезала.
Да что ты будешь делать, мне же не пятнадцать лет!
— Как называется женщина… — Я прикусила язык, сообразив,
— Женщина?.. — многозначительно повторил Виктор.
Я промолчала. Он снова усмехнулся, приподнял мой подбородок, провел пальцем по губам.
— А я думал, вы вспомните о том, что могли бы предложить еще. Только это и без того принадлежит мне.
— Размечтались! — Я оттолкнула его, отступая сама. — Здесь вам принадлежит только мясо в погребе!
Он, улыбаясь, разглядывал меня, чуть наклонив в сторону голову. Будто его очень забавляло все происходящее. Вот только взгляд стал темным, глубоким, и под этим взглядом горели щеки, а губы, там, где он так бесцеремонно провел пальцем, словно кололи мельчайшие иголочки.
— Сбегаю за кастрюлями, вы обещали мне заморозку, — воспользовалась я поводом ускользнуть.
Марья ахнула, когда я ворвалась на кухню.
— Да что с тобой, касаточка, сама на себя не похожа!
— Ничего, — отмахнулась я и торопливо сунулась в шкаф, чтобы нянька не видела моего лица.
Веду себя как дура! Что это вообще такое творится — вчера пятерых мужиков со двора выставила с травмами различной степени тяжести, а сегодня одного на место поставить не могу!
8
Очень хотелось приложиться лбом к кастрюлям, чтобы остыл. Или надеть их на башку ухмыляющегося мужа. Но нужно взять себя в руки и вести себя прилично.
Когда я возвращалась обратно с посудой, во двор въехал Петр на телеге. Поверх бревен была насыпана копна веток. Молодец, все собрал. Ветки и хворост мне пригодятся, не в компост, так на щепу.
Виктор ждал меня у дверей ледника. Выглядел он спокойным, даже равнодушным.
— Вы обещали помочь. — Я протянула ему кастрюли.
— Да, сейчас. — Он забрал из моих рук одну. — Что до пари, которое вы предложили, оно было бы нечестным по двум причинам. Первая: вы не сможете сделать равную ставку.
Он снова потянулся к моему лицу. Я напряглась, готовясь отмахиваться кастрюлей, но Виктор лишь заправил мне за ухо выбившуюся из косы прядь.
— Вторая: исход спора зависит от меня. Я ведь могу и соврать, будто мне не понравилось.
А может, и правда не понравится, я ведь не знаю его вкусов. Хотя до сих пор Виктор хвалил мою еду.
— Почему-то мне кажется, что вы не опуститесь до вранья.
Хотя он прав, глупый был бы спор. Но мясо я все равно закопчу. Просто потому, что это действительно вкусно, а тушенка — пусть она тоже вкуснейшая — у меня уже из ушей лезет.
— Даже не знаю, радоваться мне или расстраиваться, — негромко и очень серьезно сказал муж. — Мне, конечно, льстит, что вы считаете, будто я не способен соврать, даже когда на кону такой куш.
А земель-то, выходит, немало. Надо хоть в документах порыться, узнать, сколько и чего батюшка промотал. Или лучше не знать вообще? Расстраиваться меньше буду. А сейчас я расстроилась, из-за леса, хоть и пыталась думать о другом, не давая воли бессмысленным сожалениям.