Хозяйка старого поместья
Шрифт:
– Мадам, прошу вас, лучше определите меня на кухню, – лицо Ви, когда она пришла ко мне с этой просьбой, было залито слезами. – Ее сиятельство считает, что ничего путного из меня не получится, и я полагаю, что она права. Боюсь, если я останусь у нее в услужении, она велит вам вовсе выгнать меня из особняка. А мне нужна эта работа, ваше сиятельство! Мои родители и младшие братья в деревне голодают, и то, что я зарабатываю у вас, является большим подспорьем для всей нашей семьи.
Я успокоила ее как могла. Но слова о ее семье вызвали у меня очередной приступ паники. Голод был повсеместным, и в Марселе, как я слышала, даже тухлая рыба продавалась
Это способны были оценить все, кроме старой графини – она всякий раз, как садилась за стол, недовольно водила носом и заявляла, что местной пище не хватает столичной изысканности. Что, впрочем, не мешало ей съедать всё, что оказывалось у нее на тарелке.
В течение месяца после прибытия в Прованс ее сиятельство познакомилась и с моей семьей, и со многими нашими соседями. А обзаведясь знакомствами, начала наносить визиты. Мы с Кэтти молча радовались этому – иногда она уезжала на целый день, а возвращалась усталая и сразу отправлялась в свои апартаменты.
Однажды, после посещения приема у маркизы Шенарди, графиня с горечью поделилась впечатлением:
– Напитки были поданы недурные, но были всего две перемены блюд, и гости набрасывались на тощих жареных перепелов, как будто бы это было самое драгоценное лакомство. И даже пирожные были из ржаной муки!
Побывав на трапезах в лучших домах нашей провинции, она, наконец, осознала, сколь многое, по сравнению с прочими, мы могли еще себе позволить. И уже не морщилась, когда к столу подавали простой луковый суп или серый хлеб.
Приближалась ярмарка в Грассе, и мне требовались средства на то, чтобы купить необходимое для производства духов оборудование. Прекрасный вековой лес, который в прежние годы стоил безумных денег (особенно на побережье, где делали и маленькие лодки, и большие корабли), теперь не стоил почти ничего, и его продажа уже не приносила нам весомого дохода.
Произведения искусства тоже уже не пользовались тем спросом, что прежде, но мне всё-таки удалось продать картину Тенирса одному из столичных ценителей фламандской живописи, прибывшим в Прованс на зиму. Я надеялась, что графиня не заметит, что картина исчезла со стени, но не тут-то было.
– Куда делось то полотно, о котором мы недавно говорили? – спросила она меня за ужином на следующий же после продажи день.
– То, которое вы изволили назвать ужасным? – уточнила я. – Я посчитала, что раз оно так претит вашему взыскательному вкусу, то ему не место в нашем доме. А потому я его продала.
– Что вы такое говорите, милочка? – возмутилась она. – Как вы могли продать хоть что-то, принадлежащее де Валенсо, без согласования с Эмилем? У вас нет на это никакого права!
– Права? – я тоже едва не задохнулась от гнева. К этому моменту Кэтти уже вышла из-за стола, и мы были в столовой зале одни. И это дало мне возможность не сдерживаться в выражениях. – О каком праве вы говорите, сударыня? Или, если уж вам было угодно вспомнить о моих правах, то, может быть, вы изволите напомнить мне и о моих обязанностях? Нет? Ну, так я сама расскажу вам о них! Я обязана заботиться о своих детях и о своих слугах и крестьянах. Да, и о вас, сударыня, тоже! Я обязана кормить вас и поддерживать в доме тепло, чтобы мы не замерзли,
Она смотрела на меня с холодным презрением, но, по крайней мере, молчала. Конечно, ей же никогда не приходилось утруждать свою голову такими низменными мыслями – за нее это всегда делали отец, муж и сын. И я ничуть не удивилась бы, если бы она и ей подобные всерьез полагали, что деньги берутся просто из воздуха.
Я отшвырнула салфетку в сторону и поднялась из-за стола. Аппетит у меня пропал напрочь.
Глава 29
За две недели до Рождества я получила письмо. Почерк был мужским и незнакомым. Я развернула его скорее с удивлением, чем с волнением.
«Ваше сиятельство, в первой же строке своего письма хотел бы попросить у Вас прощения!
Во-первых, за то, что написал только сейчас, хотя должен был сделать это сразу же, как только это случилось – как только Ваш супруг и мой командир и друг граф де Валенс пал на поле боя.
А во-вторых, за то, что написал сейчас. Возможно, Ваша рана уже затянулась, а я, напоминая Вам о покойном супруге, невольно сыплю на нее соль.
Но что сделано, то сделано, и теперь, после того, как я принес Вам свои извинения, я уже могу назвать свое имя. Не думаю, что оно известно Вам, но, быть может, его сиятельство упоминал когда-нибудь в своих письмах о бароне Пуанкаре.
Мы служили с Вашим мужем, сударыня, в одном полку еще в ту, первую военную кампанию, когда он еще вовсе не был женат. Так что наша дружба продолжалась много лет и, смею надеяться, обоим была полезна и приятна.
Я был свидетелем и доблести Вашего мужа, и его гибели. Но мне не хотелось бы сейчас возвращаться к печальному событию, ибо не сомневаюсь, что граф де Валенсо по-прежнему жив и в Вашем сердце, и в сердцах тех, с кем он воевал плечом к плечу. И надеюсь, тот факт, что Ваш супруг проявил себя как настоящий офицер, сражаясь за Отечество и Короля, служит Вам большим утешением.
И поскольку я был его другом, я посчитал своим долгом засвидетельствовать Вам свое почтение и заверить Вас в том, что ежели Вам потребуются когда-нибудь слова поддержки, то Вы смело можете рассчитывать на Вашего покорного слугу.
Правда, поддержка эта может выражаться разве что в добром слове, запечатленном на бумаге и присланном с другого конца Франции за много-много лье. Я тоже был ранен в том же бою, в котором погиб его сиятельство, и теперь вышел в отставку, дабы провести остаток дней в своем скромном имении.
Надеюсь, что Прованс избежал участи многих других французских провинций и не страдает сейчас от голода и мародёрства. Также надеюсь, что Вы, сударыня, Ваша дочь и Ваши близкие пребываете в добром здравии.
Не смею рассчитывать на то, что Вы сочтете возможным ответить на мое письмо, но буду признателен, если Вы всё-таки напишете старому вояке хоть пару строк.
С глубочайшим к Вам почтением, барон Пуанкаре.
Сен-Жакю-де-ла-Мер, Бретань».
Я перечитала это письмо не один раз, найдя в нём лишнее подтверждение того, что граф де Валенсо так и не узнал о том, что у него родился сын – иначе барон на правах близкого друга непременно был бы об этом уведомлен и теперь передал бы поклон моему маленькому Фабьену.