Хроника лишних веков (рукопись)
Шрифт:
Спохватившись вновь, я, наконец, притворился аборигеном и шагнул в течение…
Меня отнесло довольно далеко прежде, чем я вспомнил про «линию» и про «красный треугольник». Я повернул назад и сразу увидел над толпой великана-атланта, воина в униформе. Он двигался по-своему, неспешно, но куда стремительней операторов. Густая толпа буднично расступалась перед ним на десяток шагов. Так, верно, шествовал когда-то Гулливер среди лилипутов, уже привыкших к его променадам… Я проводил воина косым взглядом, пока он не канул в стену одного из небоскребов.
«Линии» остались для меня загадкой, а «треугольники»
Выбрав из радужного многообразия цветов нужный, я, должно быть, тоже исчез — и появился в… «Колизее»!
То есть я сразу обнаружил себя сидящим на зрительском месте одного из ярусов колоссального стадиона. Ареной служила равнина просторнее, пожалуй, Бородинского поля, и на арене кипело сражение. Высота была слишком велика, чтобы ясно разобраться в муравьином копошении, но догадаться было нетрудно: темный прямоугольник справа, светлый прямоугольник слева, там и сям разбросаны еще кое-какие квадратики — и вся эта геометрия центростремительно сближалась. Движение неровных волн было конницей, цепочки дымком и запоздалое погромыхивание — признаками артиллерии.
Я осторожно покосился на соседей: по бокам от меня сидели безмолвные зрители театра военных действий, только мужчины и только в «форме» операторов. Имя им, людям в строгих костюмах, белоснежных сорочках и темных галстуках, было бесчисленный легион, ибо хребты зрительских ярусов смыкались где-то в туманной дали.
Я не заметил среди зрителей воинов, но одной деталью их вооружения владели здесь все операторы: то были маски-«арены» Полагавшаяся мне лежала в выемке правого подлокотника… К моему изумлению, здешние маски обеспечивали обзор не сферический, а обычный… Но при этом они оказались волшебными биноклями, позволявшими рассматривать поле битвы в мельчайших подробностях. По мысленному желанию маска-«арена» то приближала отдельные сцены боя вплоть до искаженного лица падающего всадника крупным планом, то вновь позволяла наблюдать за торжеством смерти с высоты вороньего полета… И еще один фокус: волшебная маска не позволяла разглядывать вплотную зрителей, то есть вне пределов поля битвы, большой Арены, увеличение не действовало.
Старательно «не выделяясь из толпы», я наблюдал баталию из эпохи французского Просвещения, пока в моей «арене», прямо перед глазами, не полыхнула вспышка молочного света. В следующий миг кто-то коснулся моего плеча.
Я быстро снял маску и увидел перед собой уже не армии на Арене, а очень невысокого человека в просторном голубом комбинезоне с круглой эмблемой на груди, изображавшей синий круг, разделенный косым крестом на четыре сектора. Кажется, человек был пожилым и седовласым, но я не запомнил его лица.
— Оператор, — сказал он, не шевеля бескровными губами, — тебя ожидают на входе в сектор. Позволь указать.
Я поднялся с места — и только тогда заметил, что мое зрительское кресло оказалось в пустом проходе.
Мы вошли в долгий фосфоресцирующий коридор, который кончился прозрачной стеной. За ней среди бесцветной пустыни и под бесцветным небом возвышался вдали сложный геометрический этюд города.
— Оператору следует ожидать здесь, — сказал мой проводник и, остро посмотрев мне
Моя эпическая интуиция проснулась:
— У слуги есть имя?
Слуга мефистофельски улыбнулся:
— Локи… Локи-Альфа.
И пропал, войдя в стену.
Я же рассудил с опозданием: «Вот он — бог-предатель… тот, который открыл ворота Валхаллы»…
Не прошло и минуты или какой-нибудь иной единицы длительности, как за стеной всплыл дисковидный летательный аппарат, и слабый зеленоватый луч, им испущенный, скользнул по стене. Часть ее растаяла. Диск подплыл вплотную к бреши, ослепил меня лучом белого, молочного света — и я вмиг очутился рядом с пилотом.
Кордмльерские стены «Колизея» стремительно отдалялись. Мы летели над пустыней.
— За Свободным никто не следил? — спросила Рингельд.
Я очень удивился ее вопросу.
— Если б я знал, что нужно быть настороже… Мое внимание привлек лишь тот человек, который привел меня к месту нашей встречи.
— Он — единственный слуга, которому я вынуждена доверять, — сказала Рингельд.
— Значит, без слуг не обходится и здесь, — невольно смирился я с тем, что все космогонии в итоге одинаковы.
— Свободный заметил, какого он роста, — смягчила тему Рингельд. — Он — из низшей касты служителей Программы.
— А что это за цирк, где я побывал?
— Примитивное развлечение операторов, — сказала женщина-атлант. — Внешние войны. Что есть настоящая война, известно лишь воинам высшего Круга.
Я не успел спросить, что значит «настоящая», как она открыла эту грандиозную тайну:
— Внутренняя война. Внутри каждой живой клетки тела. В каждой молекуле. В каждом атоме тела. Бесконечное число столкновений в бесконечно малом делении пространства. Поражение в одном атоме означает аннигиляцию, распад всей сферы тела. Вспышка… Кольцо замкнуто. Путь воина вновь начнется от Инкарнаполиса — через внешние войны планет низших Кругов… Сигурд был первым воином Хариты.
Она замолкла, и я долго следил за стремительным встречным током пустыни…
Прежде, чем из-за горизонта вздыбился перед нами город мощи поистине титанической, затмивший виденных мною левиафанов, я узнал еще кое-что. Мозаика кромешной космогонии пополнилась новыми стеклышками. Я узнал, что легионы из низших каст, операторы и слуги, тоже проходят посмертный круговорот через Инкарнаполис Планеты Истока и по неким врожденным признакам и талантам распределяются по всем освоенным, завоеванным Кругам и планетам вселенной Сферы. Кончают жизнь в низших кастах вполне обывательски, в своих постелях, едва дотягивая до земного полувека, и обязательно от белокровия — таков закон здешней природы.
Меня осенило! «Внутренняя война» — это своего рода противоположность молитве… Антимолитва…
Между тем, Рингельд сообщила, что перед нами не жилой город, а боевой форт. Над фортом в плоти туч зияла ровная круглая прорубь в бездну черного пространства, и в той по-зимнему остро сверкали звезды.
— Да, здесь находится выход в пространство, — подтвердила Рингельд.
Аппарат нырнул в титаническую геометрию крепости и замер, коснувшись тверди, среди полей стального блеска, под черной аркой, вздымавшейся выше воображения Жана Эйфеля.