Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима
Шрифт:
Анаксимед помог Ювентине сложить вещи в двуколку.
Кувшин с водой, чтобы он не раскололся во время дорожной тряски, один из рабов поместил в специальную корзинку.
Потом Анаксимед запряг в повозку Адаманта, и примерно за час до полуночи Ювентина покинула виллу, благословив ее обитателей за их доброту и участие.
Ювентина погнала лошадь напрямик через луг, затопленный водой.
Выехав на дорогу, она вскоре добралась до того места, где рос замечательный своими размерами вековой дуб, привязала Адаманта к росшему неподалеку молодому деревцу и отправилась на поиски раненого африканца.
Ей
Он уже не надеялся на то, что дождется ее. Без нее он, вне всякого сомнения, был бы обречен на гибель. Вряд ли он встретил бы сострадание у кампанцев — они немедленно выдали бы его властям.
Ювентина сразу обратила внимание на то, что он называет ее «госпожой».
Когда они подошли к повозке, он клятвенно пообещал служить ей до конца своих дней.
— Как твое имя? — спросила Ювентина.
— Сирт, госпожа. Так назвал меня мой первый господин, привезший меня в Италию еще мальчишкой из Карфагена. Отец мой был богатый ливиец, а мать бедной эфиопкой, его рабыней-наложницей… вот все, что я знаю о своем происхождении. Но прошу тебя, доверься мне, добрая девушка. Я не какой-нибудь варвар, который…
— Сначала, Сирт, займемся твоими ранами, — прервала его Ювентина, доставая из повозки кувшин с водой и чистое тряпье, которым снабдил ее Гиппий, узнав, что беглец ранен. — Будет плохо для нас обоих, если раны твои воспалятся в пути. Что тогда прикажешь мне с тобой делать?
— О, не беспокойся, моя госпожа! Главным достоинством моим всегда было железное здоровье. Его не сломили ни нужда, ни лишения, ни розги надсмотрщика…
— Это хорошо, но подлечить тебя не помешает, — говорила Ювентина, начав снимать с него грязные, пропитанные кровью и присохшие к ранам повязки. — Придется тебе немного потерпеть…
— Ты не услышишь от меня ни звука, — мужественно пообещал Сирт.
Ювентина стала осторожно промывать африканцу раны на груди водой из кувшина, одновременно слушая его рассказ о том, как ему удалось спастись во время избиения беглецов капуанскими обывателями, устроившими им засаду у реки.
— Кое-кто бросался в реку и плыл к противоположному берегу, только там их поджидали казилинцы с дубьем и рогатинами. Что мне оставалось делать? Я решил прибегнуть к старому способу, который не раз использовал, скрываясь от облав в Помптинских болотах. Я срезал кинжалом стебель камыша, взял в рот один его конец и погрузился с головой в воду недалеко от берега, держа над водой другой его конец, и так дышал через него, пока вокруг рыскали убийцы. Не помню, сколько я пробыл под водой и как выбрался на берег. Раны мои кровоточили, голова кружилась и во всем теле я чувствовал такую слабость, какой никогда в жизни не испытывал. Я изорвал свою тунику, кое-как перевязал раны и стал дожидаться темноты, чтобы потом убраться отсюда, но вот пришла ты — да будут благосклонны к тебе все божества — и подала мне надежду. Ведь я понимал, что меня в конце концов схватят и пригвоздят к кресту. Теперь я навеки раб твой и…
— Да, теперь тебе везде и всюду придется звать меня госпожой и во всем меня слушаться, — мягко прервала его Ювентина. — Вот что я скажу тебе на будущее… Если в дороге кто-нибудь обо мне будет спрашивать, кто я такая и откуда, называй меня Веттией,
— Да, моя госпожа, я запомнил… Ты — Веттия, а муж твой — Артемидор Лафирон из Брундизия, владелец кораблей, на которых доставляют грузы в Грецию и обратно в Италию.
— Я рада, что ты оказался таким сообразительным.
Промыв Сирту раны, Ювентина нарвала листьев подорожника (он рос здесь в изобилии), наложила их на раны и сделала новые повязки из чистой ветоши, после чего помогла раненому надеть тунику, которой он несказанно обрадовался.
— О, госпожа! — растроганным голосом воскликнул Сирт. — Родная мать не заботилась обо мне так, как ты!..
Потом Ювентина вспомнила о хлебе, который прихватила с собой из имения.
— Вот, подкрепись немного, — сказала она, протянув африканцу ломоть печеного хлеба. — Утром мы остановимся в каком-нибудь трактире и закажем себе горячий завтрак.
Сирт с жадностью набросился на хлеб, а Ювентина вдруг вспомнила о Минуции.
Она представила его в оковах, в мрачной тюремной камере и тяжело вздохнула.
Ей было ясно, что Минуций обречен. Претор может казнить его прямо в Капуе. Лукулл — магистрат, обладающий неограниченной властью вне пределов Рима. С другой стороны, Минуций является римским гражданином, причем из всаднического сословия. Возможно, претор отвезет его в Рим и судьба предводителя восставших рабов будет решаться там. Но вряд ли Минуций воспользуется правом провокации [444] . Народное собрание только подтвердит судебное постановление о применении к нему высшей меры наказания, а о законе Гая Гракха, который предусматривал в качестве высшей меры для римских граждан изгнание, а не смертную казнь, никто не вспомнит…
444
Право провокации — право римского гражданина, осужденного на смерть, обращаться к народному собранию с просьбой о помиловании.
— Торопиться нам незачем, — заговорила Ювентина после минутного молчания, как бы рассуждая вслух. — На правый берег Вултурна мы можем попасть, лишь проехав через Казилин, но мы это сделаем днем, а не ночью, чтобы меньше привлекать к себе внимания. К тому же у меня возникла одна мысль…
Она снова умолкла, задумавшись.
— Знаешь что, Сирт? — сказала она после долгого молчания. — Нам с тобой следует, как только рассветет, наведаться в Капую.
— В Капую? — осторожно переспросил африканец, проглотив последний кусок хлеба.
— Да. Там мне нужно встретиться с одним моим хорошим знакомым… Как ты себя чувствуешь?
— Благодаря твоим заботам твой ничтожный раб чувствует себя так, словно он заново родился на свет.
— Этот мой знакомый — римлянин, центурион, — продолжала Ювентина. — Мы знали друг друга еще в Риме. Недавно я спасла ему жизнь. Надеюсь, он этого не забыл… Мне нужно разыскать его и поговорить с ним… о Минуции, которого, вероятно, держат в капуанской тюрьме.
— О Минуции? Но ему уже ничем не поможешь, — тихо проговорил Сирт.