Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима
Шрифт:
Карауливший заключенного солдат не заметил, когда тот принял яд. Он клялся всеми богами, что не знает, кто мог передать узнику алабастр с ядом…
Лукуллу сообщили о случившемся в городском амфитеатре, где он с многочисленными зрителями любовался травлей диких зверей, на растерзание которым партиями бросали пленных мятежников, голых и безоружных, причем в таком большом количестве, что звери к концу дня устали и потеряли всякий интерес к своим жертвам.
— Как это могло случиться? — вскочив со своего места, в гневе закричал Лукулл. — Каким образом у него оказался яд?
Вне себя от охватившей его ярости Лукулл покинул амфитеатр и приказал вызвать к себе солдат центурии,
После учиненного им строгого допроса выяснилось, что Минуция в середине дня посетил центурион Марк Лабиен.
Претор сразу заподозрил, что без него тут не обошлось — он знал от самого Лабиена, что Минуций раньше находился в дружеских отношениях с ним.
Посланные за центурионом вернулись с сообщением, что тот покинул Капую, выехав в Рим.
Раздраженный Лукулл велел догнать и доставить Лабиена обратно, но всадники, отправившиеся на его розыски, не обнаружили центуриона ни на Аппиевой, ни на Латинской дорогах — он словно сквозь землю провалился.
На следующий день в Капую прискакал гонец сената с письмом, в котором помимо поздравлений Лукулла с победой ему предписывалось как можно скорее возвращаться в Рим.
Тот же гонец вручил претору письмо от Метелла, который выражал в нем полное недоумение относительно притязаний Лукулла на какие бы то ни было триумфальные отличия.
Шурин писал:
«Неужели ты не понимаешь, что твои домогательства даже на пеший триумф или даже триумф на Альбанской горе [452] будут выглядеть совершенно неуместными. Такая почесть будет всеми расценена как не соответствующая достоинству ведения боевых действий против беглых рабов».
452
Триумф на Альбанской горе — один из видов малого триумфа. По своему значению такой триумф был ниже овации, потому что справлялся он вне городской черты и за собственный счет полководца, который приносил жертву на Альбанской горе в храме Юпитера Лациара. В описываемое время триумфы на Альбанской горе уже не справлялись.
Письмо Металла окончательно испортило настроение Лукуллу.
Всю свою горечь от нежелания признавать его заслуги даже близким другом он излил в пространном письме Посидонию на Родос.
Он подробно описал ему «тяжелейшую и кровопролитнейшую войну» с восставшими рабами, в которой он лично подвергался опасностям и в конце концов одолел врага, обезопасив тыл страны перед близкой войной с кимврами. Вместе с тем Лукулл постарался уверить своего греческого друга, что он чувствует в себе силы и способности довести до конца любую войну. Своей быстрой, хотя и нелегкой победой он уже показал сенату и народу римскому свои незаурядные военные дарования, и не будет ничего удивительного в том, если в ближайшие несколько лет его изберут консулом.
Последний день своего пребывания в Капуе Лукулл отметил небывалыми по размаху гладиаторскими играми.
Такого столица Кампании давно не видела. Двести пленных мятежников обагрили своей кровью арену капуанского амфитеатра, который весь день до наступления темноты до отказа был забит зрителями. К участию в бойне привлечены были также пятьдесят гладиаторов из школы Лентула Батиата — все они были изобличены как заговорщики, при содействии которых Минуций замышлял овладеть Капуей.
Старик Батиат в этот день не выходил из дому, предаваясь своему горю, и со слезами подсчитывал убытки, потому что всех его пятьдесят лучших бойцов претор постановил
С утра поединки сменялись групповыми схватками между пешими «андабатами». После обеда на арену поочередно выводились «ретиарии» и «секуторы», «мирмиллоны» и «лаквеаторы», «фракийцы» и «самниты». Главное условие состязаний Лукулл назначил сам — этим условием было кровожадное sine fuga (без права бежать), то есть беспощадный бой до полного истребления той или другой стороны. Не желающих сражаться или отступающих гнали вперед ударами «скорпионов» и раскаленными на огне копьями. Раненых без всякой жалости добивали прямо на арене. Никто из этих несчастных не просил о пощаде — они принимали смерть как избавление от мук, на которые были обречены оставшиеся в живых.
Победителей после боя в амфитеатре распяли на крестах, украшенных пальмовыми ветвями…
А Ювентина?
Она и Сирт в это время были уже в Водах Синуэсских.
Здесь Ювентина, хотя Сирт мужественно крепился и не жаловался на плохое самочувствие, решила остановиться на несколько дней — она видела, что состояние африканца оставляло желать много лучшего. Самой ей тоже не мешало дать отдых своим ногам и подлечить их (после ночной прогулки босиком по пойме Вултурна у нее были многочисленные колотые ранки и занозы на подошвах ног, причинявшие ей боль при ходьбе).
Городок Воды Синуэсские, отстоявший на две мили от самой Синуэссы, славился как одна из лучших италийских здравниц, благодаря обилию целебных источников, мягкому климату, близости моря и прекрасному вину, изготовлявшемуся из выращиваемых в этих краях лучших сортов винограда.
Мемнон и Ювентина останавливались здесь на три дня по пути из Кайеты в лагерь Минуция.
Тогда они сняли небольшой домик на окраине городка с видом на море. Мемнон настоял на том, чтобы Ювентина показалась врачу, который, обследовав ее, сказал, что девушка абсолютно здорова, но назначил ей трижды в день принимать теплые сернистые ванны. Ювентина после них чувствовала себя превосходно.
Оставив лошадь и двуколку на заезжем дворе, Ювентина и Сирт отправились в город.
Ювентина нашла хозяина, сдававшего легкие дощатые домики по небольшой цене.
Отдыхающие и больные только-только начинали съезжаться на воды, прослышав, что с восстанием рабов покончено и можно путешествовать, не опасаясь разбоев и грабежей на больших дорогах.
Погода стояла чудесная.
Ювентина и Сирт поселились в отдельном домике с двумя смежными комнатами.
Неподалеку находилась лечебница с серным источником и обслуживающими ее опытными врачами, специализировавшимися по различным болезням.
Ювентина посоветовалась с врачом, пользовавшим больных с язвами и незаживающими ранами, и купила у него банку с лечебной мазью. Показывать Сирта врачу Ювентина не рискнула — слишком свежими были полученные африканцем раны, которые не вызывали сомнений в том, что раненый темнокожий побывал в жестоком бою и что сражался он, скорее всего, не на стороне римлян.
Девушка сама занялась лечением Сирта. Одна из его ран на груди особенно ее тревожила, так как была глубже остальных и начала гноиться. Ювентина вооружилась иглой с суровой ниткой и, уподобившись врачу аврелиевой школы гладиаторов Осторию Живодеру, сшила все раны африканца, переносившего боль со стоическим терпением. После этого она смазала раны заживляющей мазью, сделала новые повязки и приказала ему лежать и поменьше двигаться, чтобы дать ранам срастись. Завтраки, обеды и ужины она приносила ему в корзинке из ближайшей харчевни.