Хроники Ассирии. Син-аххе-риб. Книга четвертая. Урарту
Шрифт:
Послушавшись совета, Дияла в тот же день пришла к Азарию вместе с Агавой, объявив им обоим, что теперь они будут жить вместе. Хозяйка запретила Азарию бить жену, а также приказала хорошо заботиться о младенце, который скоро появится на свет, пообещала выдавать на его содержание небольшие деньги, чтобы он ни в чем не нуждался.
Дети Азария — две дочери двенадцати и десяти лет и их пятилетний брат — быстро привыкли к Агаве, во всем помогали, но воспринимали ее больше как старшую сестру, нежели как мачеху. Впрочем, молодая женщина этому и не противилась. Азарий был добр к ней, хотя и равнодушен,
Агава поправила сыну одеяльце, прислушалась к звукам в соседней комнате, где спали дети Азария, к сильному ветру снаружи, и, закрыв глаза всего на мгновение, тотчас задремала. Ей снова приснился Арица…
Очнулась она оттого, что Азарий тряс ее за плечо:
— Агава! Проснись!
Молодая женщина от неожиданности едва не упала с валуна, на котором спала, и увидела пустую кроватку.
— О боги! — вскрикнула она.
— Да не переживай ты, — успокоил ее Азарий. — Я отнес малыша госпоже. Она снаружи. Хочет тебя видеть. Приехала, едва солнце встало.
Агава успокоилась, только когда увидела Диялу с ее Арицей на руках. Госпожа сидела на небольшой скамье под яблоней и ворковала с ребенком, как будто он был ее собственным. Впрочем, мать она встретила иначе — окинула суровым взглядом и сухо сказала:
— Подойди сюда.
Приблизившись, Агава низко поклонилась. В последний раз они виделись три месяца назад, с тех пор рабыня почернела лицом и похудела. Дияла же, напротив, раздалась в бедрах, стала шире в плечах, располнела в груди. Теперь она одевалась словно жена сановника: длинное в оборках дорогое платье, на груди массивная пектораль из серебра, перевязь, расшитая золотыми нитками, спускалась ниже пояса шнурами с кисточками, голову покрывала легкая накидка, перехваченная пестрой лентой.
«Не кормит он ее, что ли? — с неудовольствием подумала хозяйка об Азарии. — Одни кости. И что мои братья в ней нашли?»
— Присядь, — неожиданно смилостивилась Дияла, пододвигаясь на скамье.
Агава повиновалась.
Помолчали. Рабыня боялась даже дышать в присутствии хозяйки.
— Как он ест?
— Хорошо. Иногда даже молока не хватает.
Дияла со скепсисом посмотрела на небольшую грудь кормящей матери, усмехнулась и о чем-то задумалась.
Потом как-то совсем по-дружески высунула из-под платья ножку, обутую в сандалию из кожи белого носорога, и похвастала:
— Смотри, мужа твоего работа, только что надела, — и сразу осеклась, не потому что заговорила с рабыней как с равной или уронила свое достоинство, а потому что назвала Азария ее мужем.
— Моя госпожа, они очень тебя красят, — ответила Агава.
Но Дияла уже вспомнила, зачем приехала, и поэтому нахмурилась:
— Тебе придется поехать со мной. Варда хочет тебя видеть… Сына ты оставишь здесь.
— Да, моя госпожа, — голос рабыни дрогнул. — Я вернусь? Я ведь вернусь?
Думала ли она, что будет умолять госпожу оставить ее в этом нелюбимом доме? Лишь бы не расставаться с сыном.
— Боюсь, нет. Очень скоро ты станешь женой Варды…
Увидев, что по щекам Агавы потекли слезы, Дияла смягчилась.
— Кто знает,
Сборы были недолгими, вещей никаких не брали. Азарий воспринял отъезд Агавы так же равнодушно, как и встречу с ней, покорно склонил голову, старался не смотреть жене в глаза, обещал заботиться о сыне.
— Вернусь в Ниневию — пришлю тебе кормилицу, она поможет тебе с маленьким Арицей, — предупредила госпожа. — Ну а захочешь — станет тебе женой вместо Агавы.
Потом Дияла посадила будущую невестку на повозку, которой сама и управляла, и поехала в город, думая о том, что этой никудышней девчонке, как бы там ни было, очень повезло.
Путь в Ниневию был не близкий — если не спеша, то часа три. И все это время они молчали. Только когда показались сиятельные стены столицы Ассирии, напомнившие Дияле, что скоро они будут дома, она принялась с горечью и с болью в голосе давать наставления, попутно объясняя, с чем связан ее внезапный приезд:
— Ты зла ни на кого не держи. В жизни всякое бывает… Знаю, несладко тебе пришлось, но все лучше, чем под забором как собаке. Брата хоть помнишь? Варду моего? Он ведь еще прошлой осенью вернулся с обозом раненых из Табала. Стрела ему в шею вошла. Вроде и вытащили стрелу, и обещали его на ноги скоро поставить — куда там. Гнить стал заживо. Не может ни говорить, ни есть толком. Только жестами с ним и общаемся.
Весной ему вроде лучше стало… даже из дома вышел. Я отвезла его на реку: очень уж хотел в реке поплавать, говорил, легче станет. Ему, и правда, полегчало, но только на один вечер, а ночью он как будто гореть стал изнутри, весь потом изошел. Две недели поили его целебными травами, обкладывали мокрыми простынями, чтобы сбить жар… С тех пор он почти не встает. Кашлял поначалу немного, потом все чаще и чаще. А как закашляется — страшно становится… Кровь горлом идет, да порой так обильно, что каждый раз боимся, как бы не в последний… Знобит все время. К спине ухо приложишь — одни хрипы и слышны.
Два дня назад он подозвал меня к постели. Сам дрожит весь, на меня смотрит, а губы твое имя шепчут — сказать же ничего толком не может…
Спрашиваю: «Увидеть ее хочешь?» — Кивает.
Спрашиваю: «Зачем? Забыть тебе ее надо». — Замотал головой. Упрямец.
Я ему: «И что ты с ней будешь делать? Уж не жениться ли собираешься?» — пошутить хотела. А он — всерьез. Кивает: «Да, хочу…»
И что я должна была ему сказать? Думала: переспит, забудет. Не помогло. Вчера опять напомнил. Когда, спрашивает, привезешь Агаву, не хочу умирать, пока ее не увижу, пока не женюсь на ней.
Вот я сегодня затемно и отправилась за тобой.
Как приедем, ты к нему подойди, об Арице не вспоминай… о сыне — тем более. Варда о нем не знает, да и не надо ему этого. Свадьба на днях. Он торопится. Обряд совершим по нашим обычаям. Платье у Шели возьмем… Помнишь еще Шели?
— Помню, — тихо сказала Агава; теперь она думала только о том, чьей женой станет после смерти Варды; если, конечно, не выбросят на улицу. Что, если таки отдадут Арице? И от одной этой мысли ее сердце забилось от счастья. Она спросила: — Арица знает о том, что у него есть сын?