Хроники Ассирии. Син-аххе-риб. Книга третья. Табал
Шрифт:
— Агаву? Зачем она тебе? Она же не вьючное животное?
Шели нерешительно подошла к Хемде и припала к ее уху:
— Ну как ты не поймешь, Агава не рабыня. Эта наша будущая невестка. Неспроста же этот приказчик передал нам ее из рук в руки, да еще подмигивал, вспоминал Варду…
— И что?
— Ты разве не считаешь, что ее надо получше одеть, привести в надлежащий вид, а у меня даже белила закончились, как она будет прихорашиваться?
Хемда, которая в это время перебирала просо, недобро посмотрела сначала на Агаву, затем на Шели.
— Пока она рабыня — пусть будет
Шели вспыхнула:
— Да как ты не понимаешь, царский полк не сегодня-завтра будет в Ниневии! Так ты хочешь встретить наших мужчин? Ссорами и склоками?
— Делай что хочешь, — неожиданно уступила Хемда.
Шели и сама не поверила, что ее каприз был услышан, и поэтому переспросила:
— Так я возьму ее с собой?
Агава — та самая рабыня, о которой они спорили, — появилась в их доме пару месяцев назад, как только в Ниневии появились первые рабы из поверженного Тиль-Гаримму.
Худенькая, невысокая, бледная, с вымученной улыбкой, она заворожила Варду своими глазами. У нее были удивительные глаза — огромные и чистого синего цвета, как будто в них застыло отражение цветка Аполлона Дельфийского11. В последнее время их не покидали слезы. Каким хрупким может быть счастье…
Этим летом она должна была выйти замуж за подмастерья своего отца, бедного кузнеца из Тиль-Гаримму. Не по расчету, по любви, что подарила ей столько радости в последние месяцы. И вышла бы, если б не война, осада и смерть, ворвавшиеся в ее жизнь. Где теперь ее отец, где мать, где суженый? Живы ли? Она ничего не знала о них с той самой минуты, когда в дом ворвались ассирийцы. Их было четверо. Увидев девушку, они набросились на нее как голодные волки на добычу, швырнули на стол, сорвали с нее одежды… Она отбивалась, кричала, царапалась, пыталась кусаться… Кому-то из них даже прокусила до крови руку, но это только разозлило ассирийца, и он закричал:
«Да держите же ее!»
Один из воинов, встал у нее над головой и схватил за руки; двое других развели в стороны ее ноги, а тот, которого она укусила, уже снял с себя штаны. Но когда он навалился сверху и попытался поцеловать ее, Агава вдруг перестала сопротивляться и беззвучно заплакала.
Самое удивительное, что на ассирийца эти слезы подействовали. Он заглянул в ее глаза и остановился.
Его товарищи стали что-то кричать, поторапливать, а он поднялся с Агавы и, вместо того чтобы уступить место другому, запретил к ней прикасаться.
Один из воинов попытался воспротивиться приказу — принялся браниться, хотел поступить по-своему. Расправа с ним была молниеносной: меч ее заступника вспорол несостоявшемуся насильнику живот, выпустил кишки.
Потом этот ассириец сказал, что его зовут Варда и скоро она станет его женой.
Чем она жила эти месяцы? Томительным ожиданием. Иногда она молила богов, чтобы ее будущий муж не вернулся домой, иногда пыталась вспомнить его лицо в тот момент, когда он склонился над ней, чтобы взять силой, и все реже думала о своем подмастерье…
Ей было одиноко в новом доме, и очень страшно. Дети встретили
Надо ли говорить, как обрадовалась Агава, когда Шели взяла ее с собой на рынок, тем более что за два месяца девушка ни разу не покидала стен этого дома.
«Ступайте, ступайте, — провожала их тяжелым взглядом Хемда. — Быстро же вы спелись. Хорошо, что Варда не мой сын, вот не пожелала бы себе такую невестку».
Сверху, со второго этажа, сбежала разгоряченная и раскрасневшаяся черноокая смуглянка Эдми, жена Ниноса, сына Хемды. Ловко подхватила бурдюк с пивом, подвешенный на ремешке в тени виноградника, хотела улизнуть незаметно для свекрови.
— Отнесешь пиво, возвращайся. Хватит баловаться. Вам дай волю, до ночи будете этим заниматься, — проворчала Хемда и подумала с укоризной: двое детей уже, а ведут себя как молодожены. Словно позабыла, что ее Ниносу всего двадцать два, а Эдми — девятнадцать, что за все время их совместной жизни они виделись только урывками: служба в царском полку отнимала у их мужчин все свободное время. Если бы не ранение, разве сидел бы ее сын сейчас дома!
Подошла Сигаль, жена Гиваргиса, осторожно спросила, чем помочь.
— Что, хлеб уже испекла? — смерила ее взглядом Хемда.
— Да, — тихо ответила молодая женщина.
«Боги, какая же она худющая! Недаром ее муж так и норовит найти какую-нибудь дырку на стороне. Мать она, конечно, хорошая, но будут ли дети уважать ее, когда видят, как их отец к ней относится: то избивает почем зря, то поносит, как последнюю потаскуху».
Изо всех своих пасынков Хемда хуже всего относилась к Гиваргису. Он напоминал ей шакала. Грязного злобного шакала.
Варду она считала простаком, каких мало. Арицу — хитрецом. Однако они оба пошли в отца — жила в них какая-то внутренняя доброта, которую нельзя было спрятать ни за суровым обликом, ни за резкими речами.
Хемда вздохнула, поднялась, с натугой расправив неженские плечи, посмотрела на Сигаль и отчего-то спросила:
— Сколько тебе в этом году исполнится?
— Тридцать.
«А старше меня выглядишь, — подумала свекровь. — Ну ладно, я уже старуха…»
— Пошли вместе готовить ужин… Пожарим мяса. Вдруг, и правда, вернутся мужчины, — сухо сказала хозяйка дома, и вдруг улыбнулась: — А нет, так сами попируем.
Шели и Агава тем временем шли к рыночной площади.
— Какие широкие здесь улицы! Ровные и широкие! — горели глаза у девушки. — И светильники на каждом углу. И сколько людей! Самых разных! Женщин, мужчин, детей! И все идут по своим делам. Почему они не здороваются друг с другом? Отчего? В Тиль-Гаримму все было иначе.
— Не сравнивай Тиль-Гаримму и Ниневию. Этот город, наверное, в сто крат больше чем тот, откуда ты родом.
— Моего города больше нет, — с грустью сказала Агава.