Хроники Ассирии. Син-аххе-риб. Книга третья. Табал

Корбут Андрей Евгеньевич

Тяжело вздохнув, старуха встала и пошла в дом, чтобы закончить зелье. Еще один любовный напиток. Сколько она себя помнила, все ее яды были так или иначе связаны с делами сердечными.

«Ох, чувствую, когда-нибудь я попотчую таким снадобьем и тебя, Бальтазар».

Евнух Мары по имени Зэрэзустра появился перед закатом, был, как обычно, насмешлив и нетороплив, попытался завести разговор:

— Долго готовить такое средство?

Кара, вручая алабастрон⁴³ с зельем, зашипела:

— Бери, что дают,

и проваливай.

Евнух, всегда послушный и уступчивый, вдруг заупрямился:

— Сможешь приготовить такой же напиток для меня?

— Тебе-то зачем? — удивилась Кара.

— Так сразу и не объяснишь, — смутился евнух.

— Понятно. Пробовал моего снадобья?

— Совсем немного.

— Больше не смей. Я тебе отдельно приготовлю. Еще лучше.

Зэрэзустра стал евнухом в пятнадцать лет, и хотя к этому времени он уже попробовал женщину, после оскопления у него ни разу не возникало желания, пока под руку ему не попалось зелье, приготовленное колдуньей. После этого он почти сутки не мог избавиться от нежданно-негаданно свалившейся на него напасти. Тогда Зэрэзустра всерьез испугался, в первую очередь из-за болезненных ощущений, но понимая, какие перспективы это сулит, он готов был пойти дальше.

«Старуха непременно обманет. Ведь одно дело приготовить волшебный напиток для жены наместника, и совсем другое — для меня», — думал он по дороге во дворец.

На полпути Зэрэзустра не выдержал, бесстрашно отпил ровно половину зелья, и вдохновленно зашагал навстречу своей мечте.

Мара заждалась его.

— Что так долго?! Муж вот-вот должен прийти!

Она всегда тщательно готовилась к встрече с супругом. Полдня купалась в бассейне, так, что скрипела кожа, намащивала тело маслами и благовониями, наносила на лицо несколько слоев краски и белил, ближе к ночи накрывала богатый стол, требовала принести вино, которое сама выбирала на рынке, рассыпала по полу свежие лепестки роз, звала темнокожих рабынь — искусных танцовщиц. Не хватало только самого главного — чудотворного зелья, от которого ее муж пьянел быстрее, чем от любого хмельного напитка, таял, а главное, всегда хотел ее. Вот почему она поспешно вылила содержимое алабастрона в кубок, из которого любил пить Зазаи, даже не обратив внимания на то, что сегодня его намного меньше, чем обычно.

Зэрэзустре же госпожа приказала уйти, не обратив внимания на испарину, покрывшую его лицо, на тяжелое дыхание и выступившие на глазах слезы.

Наместник появился час спустя. Направляясь к жене, он наткнулся на евнуха. Тот прятался в неглубокой нише, где предавался рукоблудию, отчаянно и безуспешно пытаясь себя удовлетворить.

— Ну-ка подойди ко мне, жалкий уродец! — возмутился Зазаи.

Схватив евнуха за ухо как щенка, он вошел в покои супруги, где швырнул бедолагу на пол и сказал со смехом:

— Ты только посмотри, дорогая, чем занимаются твои слуги!

Мара с первого взгляда догадалась о причине такого возбуждения и, конечно, разозлилась на Зэрэзустру за кражу, а еще за то, что он едва не лишил ее счастья. Но, надеясь все исправить, приказала заняться с ним любовью своим танцовщицам, по очереди. Мужа она привлекла к себе, обнимая, целуя, заставила выпить вина из кубка и, наблюдая за тем, как изнывает от желания и боли евнух,

стала нашептывать нежные слова тому, чьей любви она так долго и упорно добивалась.

Очень скоро супруги совсем забыли о несчастном Зэрэзустре, разоблачились, и уже слились в объятиях, как их идиллию нарушил женский визг.

— Что такое! — зло повернулась к девушкам Мара.

Обессиленный Зэрэзустра лежал на полу, рвал кровью и желчью, в крови был и его половой орган, при этом живот евнуха раздулся так, будто он проглотил пару арбузов.

— Что с ним? — не на шутку испугался Зазаи.

Мару как осенило — она бросилась к несчастному слуге, стала перед ним на колени и принялась выспрашивать то, что и так прекрасно знала:

— Это все зелье?

Евнух, силясь ей ответить, часто-часто заморгал, а затем вдруг изрыгнул фонтан рвоты и забился в судорогах.

— Ты подлила мне какой-то отравы? — побледнел наместник.

Мара оглянулась на мужа, посмотрела на Зэрэзустру, снова на мужа, поняла, что времени совсем не осталась, упала на колени и стала вымаливать прощение.

Зазаи немедленно послал за лекарем. Но когда тот пришел, наместника уже знобило, а лоб покрылся испариной. Жрец пустил господину кровь, попытался отпоить его молоком и травяными настоями, но через час стало очевидно, что все напрасно.

— Мару похоронить со мной, — отдавал Зазаи последние распоряжения министру двора, все еще сохраняя ясность мысли, — и чтобы обязательно живьем. Колдунью, у которой она покупала зелье, найти и выяснить, кто за этим стоит. Сначала обо всем доложите Закуту. Затем Син-аххе-рибу… А теперь подведите мне наложницу. Я хочу умереть так же, как и этот евнух.

***

За три недели до начала восстания.

Ассирия. Провинция Аррапха

Короуша не нашел того, кто погубил его беркута. И не зная, что делать, как поступить, чтобы не навлечь на себя гнев наместника, ловчий спрятался ото всех, кроме жены, распространив слух, будто он отправился в Ниневию. Надеялся впоследствии сослаться на разбойников: напали в дороге, ограбили его, убили птицу.

Жена все это время уговаривала: надо бежать, пока не поздно, ведь никто не знает, как поступит Надин-ахе, когда обо всем проведает.

«Бежать? Как! Как ты можешь такое говорить! — вскричал муж. — Что будет с моим отцом? Да и куда нам податься? Где найти надежное убежище, чтобы скрыться от гнева наместника?!»

Спустя два месяца о пропаже ловчего во дворце Надин-ахе заговорили в полный голос.

В дом Короуши как-то под вечер пришел начальник стражи, поговорил с хозяйкой. Получил подтверждение, что ее муж отправился в Ниневию. Жене даже пришлось заплакать для убедительности.

— Мне жаль это говорить, но в столице он не объявился. Никто о нем там не слышал, — сказал стражник, и, подумав, добавил: — Боюсь, тебе надо готовиться к худшему, женщина.

После ухода гостя Короуша поговорил с женой и таки решился бежать, как только рассветет. Рано утром он разбудил жену, сказал ей приготовить завтрак, сам долго и тщательно умывался, а когда сел за стол, целую вечность бесцельно смотрел перед собой, словно не видя поставленной перед ним похлебки и овсяной лепешки.