Хроники черной луны
Шрифт:
К нам опять обернулся Мумр.
– А правда, что в голове у лунных жрецов золотое кольцо?
– Сейчас увидишь, солнце садиться – время вечерней молитвы.
Жрец встал на коленях на краю у площадки надсмотрщика. Вся яма притихла. Упал капюшон. Впереди, над темечком, блестело на лысой голове в лучах садящегося солнца золотое кольцо. Нижние концы его уходили прямо в голову – из-за чего кольцо смотрелось как большая выпуклая рукоятка.
– Ничего себе. – Мумр аж задохнулся от восторга – Даже не думал, что оно прямо в голову заходит.
Я не мог сказать ни слова. Молящийся жрец с золотой ручкой-кольцом в голове поразил меня до глубины души. Алекс гордо, всезнайка наш, объяснил.
–
– А зачем оно им? – Я едва шевелил губами.
– Через него у жрецов связь с Талеем и другими лунными богами. Но я думаю скорее для красоты.
– Ох, мне бы такое. – Мумр подвывал от вожделения.
Жрец закончил молитву, и ушел куда-то к борту за пределы нашей видимости. Солнце почти село. Надсмотрщики начали забирать рабов на помывку. Что тревожное засело в груди. Что-то связанное с кольцом в голове. Я в очередной раз силился вспомнить, и, конечно же, безрезультатно.
– А почему он молился на солнце, а не дождался восхода Селены, ведь ты сказал, что Талей живет там? – Уже трущий глаза Алекс пробурчал.
– Потому что истинный дом бога на солнце, но живет он на белой луне, чтобы быть поближе к нам, своим детям. Все – спать, всем спать.
Глава 6
Раны на руках Мумра быстро зажили, но вместо мизинцев остались страшные безобразные обрубки. Первое время они вызывали легкий приступ омерзения, но я приучил себя не замечать этих будто изжеванных безумной собакой культей. Вечерами шаман развлекал нас рассказами о жизни в далеких джунглях. О многочисленных черных женах и не менее многочисленных любовницах. Об мрачных и жутко сложных обрядах, в которых больше никогда не будет участвовать. Об охоте на слонов и тигров. Показывал шрамы на груди, оставленные сошедшим с ума, отравившимся ядовитыми лягушками ягуаром. Алекс, истекая слюной от зависти, тоже распалялся и рассказывал о своих подвигах и похождениях. Его рассказы из жизни городского стражника звучали не в пример проще, но для меня были не менее интересными. Я глотал их как путник, проживший полгода в раскаленной пустыне, и вдруг набредший на бездонный источник. У меня к всеобщему сожалению воспоминаний не было совсем, но иногда уже перед самым отбоем я рассказывал свои запутанные сны, и мы вместе гадали, что бы они значили.
Наша говорливая троица сильно отличалась от остальных рабов. Те молча съедали ужин и еще до окрика надсмотрщика валились спать на весла. Так же делал и сосед Мумра. Что-то сломалось в этих людях. Что-то очень важное. Ушло человеческое любопытство и желание общаться. Пропало стремление жить, пусть даже и в галерной яме. А может они просто жили в ней слишком давно, и такая же участь в будущем ожидала нас. Я очень надеялся, что нет.
Лопнули и сошли первые мозоли, наросли новые. Спину уже не ломало по утрам. Руки привыкли к грубому, затертому до блеска веслу. Моя слишком светлая кожа обгорела и слезала лохмотьями, оставляя после себя красную прожаренную плоть. Волосы сильно отросли. От постоянного купания в морской воде потускнели и уже не пугали окружающих первозданной белизной. На удивление Алекса Мумра я даже поправился.
– Знаешь, брат – Выдал мне однажды бывший стражник - Видать в прежней жизни кормили тебя еще хуже. А судя по тому, каким я увидел тебя в первый день, не кормили вовсе.
– Или работать заставляли больше! – Мумр не мог не вмешаться.
– Не - он вообще не работал, судя по рукам. Смотри – он даже что такое мозоли узнал только здесь!
– И то верно, белоручка знатный.
– Отстаньте вы оба!
– Да
– По-доброму, можешь вечером в море сходить.
Теперь ржали мы уже все вместе, за что и поплатились. Надсмотрщик не стал разбираться в причине веселья, я просто угостил всех троих хорошей порцией палок.
Очередной заход в порт поначалу ничем не радовал. В бухте Иредоса, укрытой со всех сторон высокими скалами, ветра не было отродясь, а солнце как всегда жарило нестерпимо. Крикливые чайки носились над головой, вылавливая из воды протухшую рыбу. Густая до неприличия вонь плавно перетекала в жидкую до неприличия грязь. От воды гавани несло помоями и гнилыми водорослями. От всего это накатывала непреодолимая, нестерпимая до слез тоска. В такие дни я молился незнакомому мне богу Талею об одном: скорей бы в море.
После разгрузки надсмотрщики отцепил двух самых спокойных гребцов, и заставили вычистить затасканными метлами всю грузовую площадку. Серая пыль облаком повисла в яме, и гребцы долго чихали, тря покрасневшие глаза. Чище на настиле ничуть не стало - за столько лет каменная крошка и грязь вросла в доски как родная. Зачем наводился показушный порядок, выяснилось только после обеда. Проходивший мимо надсмотрщик гордо сообщил нам, что глубокоуважаемый господин Симиус – давний друг нашего капитана - нанял галеру отправить свою молодую жену к родственникам на побережье. Чего уж ее туда понесло, нам естественно не объяснили. Но даже само присутствие женщины на галере обрадовало всех гребцов безмерно.
Вскоре после приступа самой несносной дневной жары пришли холеные городские рабы в посеребренных и подбитых тканью ошейниках. Они бодро поставили прямо на грузовой площадке два небольших полосатых шатра. В один плотно уложили принесенные тюки с вещами. В другой занесли шерстяные одеяла, подушки, и даже легкий деревянный топчан. Пассажирка прибыла уже под вечер в красивом белом паланкине в сопровождении одной служанки. Охранял путешественницу лишь старый седой старик с длинным крепленным медными кольцами посохом. Сразу видать, на берегу девицу будут встречать. Саму хозяйку шатров мы рассмотреть не смогли. С ног до головы закутана в шелковую накидку, она проскользнула мимо нас в сумрак и прохладу шатра. Только сверкнула глазами, да беленькие тонкие ручки на мгновение выскользнули из-под ткани, раздвигая тяжелый полог. А вот служанка оказалась просто шикарным подарком глазам, затертым до дыр о дружеские волосатые спины и деревянные доски палубы. Высокая, чуть полноватая, с призывно выпирающей из глубокого выреза большой грудью. Кожа ее матово блестела, как бронза самой чистой ковки. Из одежды на плутовке красовались лишь тонкие шелковые шаровары и коротенькая туника, перехваченная на поясе узким кожаным ремешком. На длинной шее болталось украшенное цветными стекляшками и золотыми монетками кольцо. Рабыня – как и мы. Хотя не как мы. Гребцы на галере и не рабы уже, считай дикие звери на цепи. Одарив нас презрительным взглядом, служанка нырнула вслед за госпожой, а на пороге шатра уселся на большой мешок старик охранник.
Как только гости разместилась, капитан скомандовал отплытие. Девушки, заслышав стук барабана, выбежали из шатра и устроились на палубе, прямо над нашими головами. Я бы тоже с удовольствием посмотрел, как мы выходим из горла бухты в открытое море, и на то, как садится в волны красное как кровь солнце. Но с моего места была видна только узкая полоска неба в проеме грузовой ямы, да белые буруны в прорехи кожаного фартука прикрывающего отверстие для весла. Я мечтал, что когда-нибудь я выберусь из этой вонючей ямы и увижу, как море медленно глотает красный, сочный диск. Вытягивая на себя тяжелое весло, только и оставалось что мечтать.