Хроники ветров. Книга 3. Книга Суда
Шрифт:
Улыбка его была искренна и любезна, а глаза смотрели строго и внимательно. Громко хлопнула входная дверь, натужно заскрипели половицы, и Вальрик понял, что время отведенное на раздумья, истекло.
Коннован сидит на кровати, вроде бы рядом, но в то же время где-то далеко, в каких-то своих мыслях, которые она тщательно прячет за стеной. Прячет, но не ото всех.
– И о чем вы с ним разговаривали?
– Да так… ни о чем.
Коннован отводит взгляд, и становится совершенно
На то, чтобы успокоиться, уходит несколько минут. Коннован понимает затянувшееся молчание по-своему и, потупившись, бормочет:
– Извини.
– Извинятся не за что. – Вышло резко, она вздрагивает, как от удара, и отодвигается. Убегает. Какого черта она убегает?
– Пожалуйста, не сердись, я… мне плохо, когда ты сердишься.
Взгляд-мольба, и становится стыдно. И Мика… по какому праву он требует доверия, если сам никак не решится рассказать правду? Может, сейчас? Она ведь все равно узнает. Но страшно. Иррациональное чувство, парализующее волю, если Коннован узнает о Мике, то останется здесь. Разум подсказывал, что это было бы оптимальным решением, позволяющим избежать многих проблем, но… она и Карл… вдвоем. Холодная незнакомая ярость ледяной волной смывала все доводы рассудка.
– В этом наряде я чувствую себя полной дурой, – Коннован раздраженно дернула широкую горловину рубахи. Одеяние и вправду было несколько… специфичным. Свободное, даже чересчур свободное, из мягкой ткани грязно-желтого цвета, оно, быть может, и не травмировало обожженную кожу, но и выглядело крайне нелепо. Рубеус отвернулся, чтобы она не заметила его улыбки.
– Вот, смешно тебе… хотя действительно смешно. В ночной рубашке за столом…
Нужно поговорить. Нужно, чтобы она приняла решение сама… в конце концов, он же не ребенок, который не находит в себе сил расстаться с понравившейся игрушкой, он – взрослый разумный человек. Не совсем, правда, человек, но это детали. Несущественные, не заслуживающие внимания детали. И глупо уговаривать самого себя.
Рубеус вздохнул и, мысленно досчитав до трех, произнес:
– Коннован, мне нужно поговорить с тобой. Это серьезно.
Какие испуганные у нее глаза… и улыбка исчезла, а руки дрожат, вцепились в некрасивую ткань платья-рубахи, и все равно дрожат. Неужели знает? Нет, Карл обещал молчать, тогда…
– Я не хочу, – прошептала она. – Пожалуйста, я не хочу разговаривать об этом сейчас… потом, хорошо?
– Хорошо, – Рубеус согласился.
– Спасибо. Наверное, пора идти. Карл не любит, когда к столу опаздывают.
Коннован встала, угловатые детские контуры тела прорисовывались сквозь рубаху, в этом нелепом наряде она выглядела такой беззащитной, хрупкой и… и появившиеся в голове мысли совершенно не соответствовали моменту.
– А лестница длинная? – поинтересовалась она, критически рассматривая свое отражение в зеркале. – Ну и страшилище.
– Нет. Точнее да. Ну, то есть, нет, ты не страшилище, это пройдет, ты же знаешь, на нас
– Ну да… я вообще живучая. – Странный взгляд, странное выражение лица и странное ощущение будто невидимая стена стала чуть выше.
– А лестница длинная, – Рубеус постарался выбросить мысли о стене, и те, другие, которые не о стене, тоже. – Давай, помогу.
Легкая. Нервная. Пугливо сжимается в дрожащий комок, но потом, точно опомнившись, обнимает за шею и, уткнувшись носом в грудь, невнятно шепчет.
– Прости… ты не при чем, это воспоминания… не надо было их вытаскивать.
Ее страх причиняет боль, ее недоверие – унижает и бесит, но несмотря ни на что, он не отпустит Коннован. Почему – сам не знает, нужна и все.
– Мы кого-то хороним? – Карл пил кофе мелкими глотками, чашка в его руках казалась игрушечной, но к процессу вице-диктатор относился со всей серьезностью. Ужин подходил к концу, и честно говоря, Рубеус был рад. Взгляды, которыми обменивались эти двое, мимолетные улыбки, интонации, жесты… беседа на тайном языке, непосвященные не поймут.
Рубеус и не понимал. Чувствовал себя лишним и злился, и с каждой минутой злости становилось все больше и больше. Ломило виски и…
– Так как насчет бильярда?
Черт, кажется, он слишком ушел в себя и потерял нить беседы. Пришлось переспрашивать.
– Что?
– Бильярд, русский. Партия. А то, гляжу, тебе энергию некуда девать, снова вилки штопором закручиваешь. Конни, ты как, не устала?
Он произнес это с такой заботой, что… вилка хрустнула в руке. Нужно взять себя в руки. Успокоиться.
– В бильярд? Идет. Три партии, зачет по последней. Ставка обычная.
Тяжелые шары слоновой кости белыми пятнами выделялись на темно-зеленом, почти черном сукне бильярдного стола. Коннован, устроившись в кресле, с молчаливым неодобрением наблюдала за происходящим. Карл подбросил монетку и, прихлопнув сверху ладонью, спросил.
– Орел или решка?
– Орел.
Решка. Разбивать выпало Карлу, следовательно, первую партию можно считать проигранной. Вице-диктатор долго, придирчиво подбирал кий, взвешивая, примеривая к руке, потом натирал мелом, отряхивал руки… ожидание бесит. Идиотская затея, лучше бы в Фехтовальный зал… но ей не понравилось бы. Она боится, хотелось бы знать, за кого, за него или за Карла.
Или за себя? Черт. Тысяча чертей. Обычная ставка – желание. Просьба. Приказ. Уступка. Выкуп.
Твою мать… Карл, выбрав позицию, бьет. Кажется, один есть… нет, два. У дальней левой лузы будет третий, потом…
– Вот так они и разлетелись, – Карл не спешит, он вообще торопиться не будет.
– Кто они?
– Миры. Был один, стало два. Пожалуй, куб более подходящая аллегория, представь два куба, совмещенных в четырех вершинах. Кубы вращаются, тогда как вершины неподвижны, более того, поскольку они совмещены, то являются общим элементом обоих миров. То есть на вершине в зависимости от везения или невезения можно попасть в тот или иной мир, – Карл прицелился.
– Они не могут вращаться при общих четырех вершинах.