Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг

Стегний Петр Владимирович

просвещенного и доброго человека, который не обожал бы ваше величество. За вас все

академики, философы, писатели, и они этого не скрывают. Ваши добродетели, ваш гений,

ваши поступки и в войне и в мире прославляются на тысячу ладов, и двор, по-моему, не

особенно доволен, что у прусского короля появилась такая соперница.

— Вам не кажется, что вы противоречите сами себе, господин Дидро?

— Отнюдь, я же не говорю, что наш двор или какой-то другой

способен простить

вам ваше величие. Однако то, что в Версале чувствуют в данную минуту все выгоды

хороших отношений с державой, теперь уже весьма могущественной и большими шагами

идущей к еще большему могуществу, — в этом я не сомневаюсь.

Эти слова Дидро сопроводил эффектным взмахом руки. Екатерина невольно

отпрянула назад, но увлекшийся философ не заметил этого.

— Франции нет никакого резона мешать вам занять место среди могущественных

государств Европы в то время, как два ваших соседа сделают все, чтобы Россия оставалась

государством второстепенным. Несмотря на Парижский трактат, наш естественный

противник — Австрия, а ваш — Пруссия. Именно поэтому Франция охотно вступит в

союз с вами. Мы все убеждены, что могущество России прочно и непоколебимо. Успехи

же Пруссии временные, кто знает, кто будет править этим экипажем, когда постаревший в

войнах кучер, держащий сейчас вожжи, свалится с облучка?

— Да, теперь я вижу, что в своем стремлении говорить правду вы не знаете границ,

— задумчиво сказала Екатерина. — Но если вы правдивы из принципа, то не знаете ли вы

людей дурных из принципа?

Дидро был слишком возбужден, чтобы почувствовать предупреждение, таившееся в

этих словах.

— И даже из самого высшего круга! — воскликнул он. — Прежде всего, я назову

короля прусского.

— А я вас на этом остановлю, — холодно сказала императрица. — Ваши мечты

слишком конкретны, мне начинает казаться, что они не плод вашего воображения, а нечто

напоминающее политический мемуар, написанный во французском посольстве.

Дидро не смутил такой поворот разговора.

— Не скрою, ваше величество, — продолжал он, — часть из того, что я имел честь

только что изложить, навеяно беседой с нашим здешним представителем, господином

Дюраном. Впрочем, я думаю, что он поступил весьма основательно, предпочтя сделать это

через меня, — человека, говорящего правду из принципа. Господин Дюран достаточно

умен и образован, чтобы понимать: то, что может позволить себе философ, далеко не

всегда может позволить себе посол.

— А что он за птица, этот Дюран? — спросила Екатерина. — Он уже год,

как здесь,

а я все не пойму, что у него на уме.

— Я нахожу его, может быть, излишне острым на язык, но честным и

здравомыслящим. Кроме того, его остроты не оскорбительны. На родине, где трудно

избежать клеветы и пересудов, он пользуется репутацией человека весьма достойного. Что

же касается его политических идей, то он много говорил мне о важности равновесия

между четырьмя главными державами, от которых зависят судьбы Европы — России,

Франции, Австрии и Пруссии. Он убежден, что без участия вашего императорского

величества установить такое равновесие невозможно, это его подлинное выражение.

Дидро немного помедлил:

— Конечно, Дюран — представитель нашего правительства и вынужден

действовать в его интересах. Однако не думаю, чтобы он с такой настойчивостью

добивался того, что не отвечало бы выгодам вашего императорского величества.

К сожалению, ни в архивах, ни в бумагах Дидро не сохранилось достоверных

указаний на то, как реагировала Екатерина на его дипломатические экзерсисы. Дюран

оценивал их оптимистически. Во всяком случае, в депешах герцогу д’Эгильону он

сообщал, что Екатерина в беседе с Дидро упрекала себя за раздел Польши, предавалась

мрачным рассуждениям о том, что скажет о ней потомство и печалилась, что Россия во

всем этом деле играла роль слуги Пруссии.

Стоит ли удивляться, что Дидро, проинструктированный Дюраном, поспешил

заверить Екатерину, что в Версале смотрят на раздел Польши, как на дело решенное.

Однако, сделал он это весьма своеобразно. Вряд ли Дидро подозревал, как он был прав,

говоря, что слишком правдив для того, чтобы быть дипломатом.

— Нет сомнений, что дележка барана, — втолковывал он Екатерине, имея в виду

Польшу, — станет когда-нибудь причиной ссоры, и продолжительной ссоры, между тремя

волками — Россией, Австрией и Пруссией. Я думаю, что это зрелище нас весьма

позабавит, тем более, если Австрии при этом хорошо достанется. Франция — четвертый

волк, и вот как она рассуждает: «Если когда-нибудь мой сосед, австрийский волк, вздумает

показать мне зубы, то для меня было бы выгодно, если бы в это время русский или

прусский волки начали кусать его за ляжки».

— Это взаимное опасение, возможно, будет сдерживать всех четырех, - заключил

Дидро и посмотрел на Екатерину невинными глазами.

После вопроса о разделе Польши всего полшага оставалось до темы, еще более