i 166602c1f3223913
Шрифт:
что уж очень оно саднило. Ведь такая память была бы очень приятна. Вот, например, в Праге был один бургомистр, не помню, как его фамилия, которого, когда государь-император последний раз был в Праге, пригласили
на парадный обед на Градчанах. Бургомистр был во фраке, в белом жилете и
крахмальной рубашке. И вот за обедом он, прошу покорно, запачкал жилет
майонезом, а крахмальную грудь залил черным кофе. А когда он пришел
домой, то велел позвать краснодеревца, заказал у него роскошную
золоченую
было повесить эту картину под портретом Яна Гуса в ратуше, чтобы в Праге
сохранилась память о нем и чтобы учителя водили туда школьников
показывать, как выглядят пятна от кофе, который пил наш император, и от
майонеза, который наш император ел. Но национал-социалисты устроили по
этому поводу митинг протеста на Жофине и их лидер, Франя Земинова, заклеймила такой проект как поступок, недостойный младочешского
депутата. Так что господину бургомистру пришлось повесить эту картину у
себя в спальне, прямо против портрета Гавличека-Боровского с надписью: Мои цвета? Так знайте ж: красный с белым!
Мое наследье? Прямота и сила!
Грозите, соблазняйте, чем хотите,
Предателем не буду никогда!
— Ах, Швейк, чего-чего ты, брат, не знаешь! — пожимая плечами, сказал
поручик Лукаш.— Ты мог бы сделаться редактором «Интимной Праги».
— Никак нет, господин поручик, я ничего не сочиняю, я все это знаю по
опыту. Кто-нибудь расскажет, а я мотаю на ус; иной раз и в газете
прочитаю. Ну, а память у меня хорошая,— оправдывался Швейк.— Вот, к
примеру, господин поручик, жил в Бржевнове один домовладелец, по фамилии
Никль, и было у него два сына. Младший-то собирался удрать в Америку и
накануне своего отъезда занял у брата две кроны, пообещав ему вернуть их
на следующее утро. Но утром он об этом как-то позабыл и так и уехал. Шли
годы, старик Никль передал дом своему старшему сыну, когда тот женился, а сам жил с дохода, который ему приносила оставшаяся часть имущества.
Прошло уже тридцать лет, как оба брата потеряли друг друга из виду, а
старик умер. Похоронная колесница стояла уже у подъезда, и священник
читал последние молитвы, как вдруг подкатывает к дому фиакр; из экипажа
вылезает солидный, тучный мужчина и подымается по лестнице. Никто его
как будто не знает и не узнает, пока он не упал возле гроба на колени и
не стал плакать: «Ах, отец, отец! Вот каким мне пришлось еще раз тебя
увидеть!» Ну, вот тогда люди добрые и догадались, что это Иржи Никль, который удрал в Америку, и священник тотчас же произнес слово о мудром
промысле, который вовремя привел сына к гробу отца. Но, как только
священник закончил свое слово, старший Никль,
записную книжку и говорит американцу: «Ты вернулся как раз вовремя, чтобы вернуть мне те две кроны, которые я дал тебе взаймы, когда ты
уезжал. Тогда мне не придется переносить этот долг в новую записную
книжку. Эта у меня уже кончилась. У меня выходит по две книжки в год, и
твои две кроны я переносил за тридцать лет ровно шестьдесят раз. Поэтому
гони монету, Иржи!» Так что, господин поручик, дозвольте доложить, что
после этого укола я так же долго буду помнить наследника эрцгерцога Карла.
Утром Швейк заметил, что у него на левой стороне груди образовался
большой нарыв; и, показывая его Ванеку, который посоветовал ему делать
холодные примочки, Швейк, никого не называя, лаконически промолвил: — Скотина! Назюзюкался так, что колет людей, которые проливали за него
свою кровь!
**
Примечания
1 <#c1>. «У меня товарищ был».
Глава VI. В окопах
Ванек К. Похождения бравого солдата Швейка. Окончание.
Глава VI. В окопах
Так как всякая теория — сера, а вечно зелено лишь златое древо жизни, то
все теоретики военного искусства сели со своей наукой в лужу после
первого же месяца войны!
В Чехии, например, какой-то профессор высчитал, что Австрия способна
вести войну сто лет и что и через сто лет все еще будет достаточно муки
на блины, тогда как в действительности уже через год нигде нельзя было
достать и булок. Высчитано было, сколько патронов расходует один солдат
в течение часа, и на всех стрельбищах составлялись точные статистические
таблицы, какой процент выпущенных пуль попадает в центр мишени; на
практике это должно было показать, что столькими-то выстрелами убивается
столько-то неприятельских солдат. В действительности солдаты выбрасывали
три четверти патронов в отхожие места, а остальными палили, не целясь, в
воздух. С такой же точностью было установлено, сколько человек выводит
из строя граната, сколько — шрапнель, и какую лошадь поражает заложенная
мина; при этом, очевидно, предполагалось, что снаряды можно будет
бросать в толпу солдат, как камни — в стадо гусей. Но на практике победу
над пушкой, стоившей сотни тысяч, одержала грошовая лопата, при помощи
которой солдат глубоко закапывался в землю, а потом говорил: «Накось, попади теперь в меня!»
Было известно, сколько километров можно проходить в сутки при