i 166602c1f3223913
Шрифт:
все, что носило печаль отечественного производства, быстро усваивалось и
имело успех; об этом говорили и обсуждали со всех сторон. И то
обстоятельство, что у Швейка имелись иногда новости, полученные через
поручика Лукаша, а также придуманные непосредственно им самим, создавало
ему в окопах известную репутацию: верили иногда даже самым невозможным
выдумкам, которые он распространял. Однажды он обошел окопы с такой
новостью;
— Братцы,
Сперва хотели было назначить на это дело нашу, да я предложил полковнику
двенадцатую, потому что она все равно на ладан дышит.
— Ну, благодарю покорно, несладко ей придется,— заметил капрал Рытина, крестьянин из-под Колина.— Когда я был на сербском фронте, наш батальон
произвел тоже такую идиотскую штуку против неприятельских окопов. Через
десять минут от него не осталось и половины, и двое суток пришлось рыть
могилы. Я знаю, сам полковник из своего блиндажа не вылезет; он
поддерживает воинский дух за наш счет. Какой во всем этом смысл, скажите
вы мне ради бога?
— Господин полковник нашел, что мы этим самым покажем русским, что мы их
не боимся,— объяснил Швейк.
— Еще бы, ему-то их бояться нечего,— вставил свое слово рядовой Бржечка, работавший до мобилизации плотником.— Братцы, вы и понятия не имеете, какой у него блиндаж. Он находится позади резервов, и пользуется им он
совсем один. Блиндаж вырыт на глубине пять метров, и потолок устроен из
положенных крест-накрест бревен, поверх них — мешки с песком, а потом
еще маскировка — навоз и зеленые ветви. Полковник боится, что на него
могут сбросить бомбу с аэроплана. И вот, в этой норе он сидит, как
полевая мышь, а на людях толкует о «воинском духе».
— Господа, вы знаете, что было бы чудно? Если бы наш «шептун» вышел
драться один на один с «шептуном», который командует русскими,— вмешался
в разговор ефрейтор Трнка, столяр из Печек.— Ну, скажите, господа, разве
не было бы гораздо проще, если бы каждый батальон или полк, или, скажем, дивизия выбрали по одному представителю, а другие были бы судьями в
борьбе? И если бы русский наклепал нашему, то мы считались бы
побежденными, а если бы наш взлупил москаля, то русские должны были бы
сдаться. И остальным не пришлось бы стараться для победы. Я читал
когда-то о таком способе ведения войны в одном очень интересном романе, под названием «Сын охотника за медведями». В этом романе есть герой, которого звали Ольд-Четтерхенд, который всегда ходил биться с индейцами
один за всех своих товарищей. Он не только толковал им, краснокожим-то,
говорил своим товарищам, когда выходил биться один на один с
каким-нибудь вождем индейцев: «Не бойтесь за меня и уповайте на Бога, который пошлет мне победу. Я противника своего не убью, но, чтобы он
познал, что я — христианин, я отсеку ему томагавком обе руки. Наша
религия повелевает нам быть милосердными даже с краснокожими собаками».
— Это неплохая идея,— подхватил Бржечка.— По-моему, было бы достаточно, если бы Вильгельм или Франц-Иосиф схватились с Николаем. А вы слышали, братцы, что они друг другу телеграфировали, когда их правительства
начали обмениваться дипломатическими нотами? Вильгельм, говорят, телеграфировал в Петербург: «Так и знай, Ники, плевать нам на тебя». А
тот, говорят, ответил: «Посмотрим, Вилли, кто кого переплюет. Я тебя не
боюсь». Ну, а наш стариканжа послал обоим по телеграмме: «Делайте, что
хотите. Мне на все наплевать». Так вот, если сумели они таким образом
дразнить друг друга, следовало бы им и подраться между собою.
– То, что ты рассказываешь про Вильгельма и Николая, – сущая правда, – с
уверенностью промолвил Швейк, – но то, что ты говоришь о нашем
императоре, – гнусная клевета! Его императорское величество принял
известие о том, что Россия объявила ему войну, со спокойным достоинством
и справедливым негодованием, как писала газета «Глас Народа». Он, говорят, сказал совету министров: «Чем больше врагов, тем больше чести!»
и «Если мы до сих пор не выиграли еще ни одной войны, то нам не так уж
важно проиграть и эту!» или что то в этом роде. Затем он сразу поехал в
монастырь, там молился и снялся на фотографии, и такая иллюстрация была
и в журнале «Светозар». А в Добжиче председателем Союза ветеранов был
некий Лукеш, жестяник, который услышал про эту иллюстрацию и нарочно
приехал в Прагу купить себе этот номер «Светозара». И он даже не мог
допить пиво, – так жаль стало ему нашего императора, когда он увидел
старичка таким согбенным и растроганным. У Лукаша от этого сделалась
икота, и один из посетителей посоветовал ему съесть горсточку соли из
солонки. Потом, когда у него убили на фронте старшего сына, а второй
вернулся без руки и с выжженными глазами, он повесил эту картинку в
сортире, и его увели жандармы. Теперь он, говорят, в Терезиенштадте.