И дело в шляпе

Баранов Дмитрий Кириллович

Шериф олицетворял закон и порядок в Далсвиле уже лет двадцать. Ну а так как город был сосредоточием анархии и хаоса, сразу ясно, что это была та еще образина. Говорят, лет десять назад местные края посетил святой паломник. Он так ужаснулся разгулу преступности – бандитам и особенно людям шерифа – что наложил на Стэна страшное проклятие. Хозяин Фемиды больше не мог лгать. Жаль только, святой не догадался сделать так, чтобы Стэн перестал быть Большим – то есть не отобрал у него полтора центнера мускулов, любовь к огнестрельному оружию и ярость берсеркера. В результате расплющенный паломник превратился в половник в доме

агрессивного шерифа. Но с тех пор каждая речь самоуверенного громилы была незабываемым зрелищем. Он, кстати, как раз начинал говорить.

– Осточертевшие мне жители этой грязной помойки, которую наши предки, чтобы им воскреснуть и еще раз мучительно помереть, почему-то назвали городом Далсвиль! Я бы хотел лично пожать руку, лапу, крыло или хотя бы ступню каждого из вас, чтобы, зажав ее в тиски, с удовольствием плюнуть в ваши обрыдлые рыла. Но не могу. Ибо вас много, а я один. И мне нужна ваша помощь. Точнее, ваши деньги и безоговорочное подчинение моим самодурским приказам. И потому я кидаю вам эту кость. Жрите, собаки. Но сначала поржем…

Жители аж прослезились, в который раз умилившись искренности старого разбойника. Тот повернулся к обвиняемым.

– Последнее слово? – ехидно выкрикнул шериф.

Джеки Чай, дико пуча глаза и мысленно поминая китайскую япону мать, умудрился-таки прохрипеть что-то вроде:

– Уважаемый шериф-сан! Боги снизошли с небес, дабы наградить тебя неиссякаемой энергией ци и здоровьем священного тигра. Но за то, что ты хочешь сделать, они ниспошлют на твою наполненную грязными мыслями пустую голову…

– Каменюгу потяжелее… – с готовностью подключился к высказыванию пожеланий Грязный Ларри.

– …положат к твоим ногам… – с благодарностью чуть повернулся к пекарю китаец.

– …коровьих лепешек вперемешку с углями из адских костров… – продолжал бывший бандит.

– …и хренову тучу самых мерзотных болезней и проклятий… – не выдержав, переключился Джеки на стиль речи товарища.

– …ниспошлют на твое уменьшающееся по милости Великого Дракона с каждым нечистым делом мужицкое достоинство… – сделал ответный реверанс Мышиный Ларри.

– …дабы не оскверняли в будущем миры живых и мертвых души твоих нечистых потомков, – взял заключительный аккорд все такой же неподвижный и серьезный индейский шаман.

Большой Стэн мило оскалился во всю дюжину кривых зубов и вежливо поклонился. Говорят, от улыбки станет всем светлей, но здесь явно другой случай. Грязный Ларри попытался что-то прожестикулировать в ответ, но веревка врезалась в горло так, что в глазах потемнело. Шериф, будто вспомнивший вдруг о какой-то приятной мелочи, сделал знак помощникам. Те резво извлекли последнего участника представления на божий свет, источавшийся оскалом Большого Стэна. Загадочный посетитель Далсвиля, некогда даже привлекательный, сейчас выглядел жалко. Небесной белизны рубаха от столкновения с земным свинством превратилось во вполне соответствующую ситуации рванину. Длинное худое тело почему-то застыло, будто парализованное, и только руки дрожали так, что некоторые жители забеспокоились, не начинает ли бродяга сейчас перекидываться в волка или в кого похлеще. Ему предоставили объяснительное слово. Может быть, даже не последнее, а?

Иннокентий испытывал всем понятные чувства. Ну а если вас все-таки никогда не переносило во времени на Дикий Запад, на вас никогда

не облизывалась толпа оборотней, вампиров и людоедов и вы никогда не ждали мучительной казни в богом и бесом забытом убогом и чертовом месте, тогда просто поверьте: несчастный совершенно офонарел от ужаса, и уже ничего не соображал. Любопытно, что при всем этом зажмурившийся от страха «подсудимый» даже не заикался, говорил складно, уйдя в себя. Разве что не очень понимал, что несет. Конечно, парень надеялся, что все вокруг – его буйный бред, но вдруг нет? Жить что-то очень захотелось… И надо было хоть как-то убедить агрессивные галлюцинации пощадить его.

– Я не знаю вас… Вы не знаете меня… Но, может быть, наша встреча не случайна. Может быть, именно я должен открыть вам глаза!

Иннокентий вдруг распахнул веки и почему-то уставился на щурящегося от заходящего солнца мистера О’Рейли. Тот вздрогнул. Толпа притихла, плотоядно поглядывая на оратора. К счастью, пришелец не обратил на это внимания. Он вдруг разглядел в злобной толпе что-то необычное. Лицо девушки. Она, как полагается в подобных историях, обладала неземной красотой, но речь сейчас о другом. У нее на лице была эмоция, которую не испытывал, наверное, никогда ни один житель Далсвиля. Страх – но не за себя. Незнакомка боялась за него – Иннокентия. Парень почувствовал, что стало хоть чуть-чуть спокойней. Он снова ушел в себя (раз уж уйти со сцены, да еще и живым, у него все равно бы не получилось). Иннокентий пытался придумать или хотя бы вспомнить какую-нибудь наиболее проникновенную речь. Из какой-нибудь книги. Или фильма. Что может впечатлить этих бездушных «ковбоев»?

– Оглянитесь!

Жители подозрительно огляделись, ожидая подвоха, а мистер О’Рейли, чем-то похожий на располневшего Табакова, слегка вжал голову в плечи. Иннокентий машинально продолжил.

– Оглянитесь вокруг, сэры. И вы увидите мир…

Толпа настороженно замерла. Трактирщица Билл хотела было возмутиться, но посмотрела на вдохновенную фигуру пришельца, и быстро растаяла.

– …который несовершенен…

Пьяный Джо шумно выдохнул, Большой Стэн, кривляясь, закатил глаза и зевнул. Лишь старый пастор, казалось, слегка заинтересовался.

– …страну, которая заблудилась.

Человек-гусеница Марлон печально посмотрел на человека-пьяницу. Тот пустил горькую сорокоградусную слезу.

– Кровь… – ударил голос Иннокентия по облизнувшемуся мистеру О’Рейли.

– Порок… – затронул лирический баритон неведомые доселе струнки в душе леди Билл.

– И алчность… – попал обличающий глас в глаз к икнувшему шерифу – к сожалению, только метафорически.

– …разъединяют нас. Мы дошли до предела, за которым пропасть и вечный мрак.

Каждое слово лупило жителей Далсвиля по самым больным местам. Клянусь, под грязью, яростью и болью впервые за много лет стали проявляться пусть не всегда человеческие, но вполне гуманистические морды. Жители неуверенно заерзали, смущенно глядя друг на друга. Казалось, еще чуть-чуть, и эта дикая урла всей кодлой ломанется в монастырь, лишь памятник сперва поставит одному нечаянному проповеднику!

Вот только тот все никак не мог остановиться. Хотя и приблизительно помнил, к чему все идет. Перефразируя классика, скажу, что впереди маячил даже не финский нож, а свет новой религии, а следовательно, неизбежный костер…