И-е рус,олим
Шрифт:
– - Глупо? Мясо? А что я должен есть перед постом?
– - Ну кашу. Макароны из цельной муки можно. Углеводы сложные, короче. Чтобы легче пост переносить. Я, например, съела три бутерброда из черного хлеба.
– - С кашей?
– - С колбасой. И надо больше пить.
– - Угу.
Все посмотрели друг на друга и фыркнули. Так они вступили в Судный День.
Гуляющие по иудаизму сами по себе, (C) были разочарованы, узнав, что вовсе не оригинальны, а принадлежат к большой группе израильтян, насмешливо называемых "евреями Йом Кипура" -- тех, кто не соблюдает никаких религиозных предписаний, но ежегодно постится в Судный День. Макс посещал синагогу раз в год, в Йом Кипур. Но не на "открытие" праздника, а на следующий вечер, на "закрытие"
Сначала Макс ходил в синагогу два раза в год. К Судному Дню он по-очереди, неспешно, добавлял еще какой-нибудь праздник, пока все не перепробовал. Но на Симхат Тору надо было слишком долго плясать вокруг свитков Торы, изображая веселье и энтузиазм, а Макс не привык выражать веселье и энтузиазм подобным образом. На Пурим дети заглушали трещотками имя злодея Амана, что напоминало радиоглушилки советских времен, когда казалось, что именно в этот момент "Голос Израиля" транслирует нечто сокровенное. В каждом празднике нашлось что-то, ставшее отмазкой от посещения синагоги. А, может, все дело было в том, что (C) прилетели в Израиль в канун Судного Дня, что придавало празднику интимности, превращая его в их личную годовщину. Родственников у них в Израиле не было, поэтому тогда, по приезде, отправились к другу в Лод -- городок, который и сейчас похож на принарядившегося на танцы разнорабочего. Тогда же весь этот прикид только строился.
Гуляя по Лоду, (C) сжимали верткие ладошки своего пятилетнего гиперактивного ангелочка и всматривались в "райцентровские" лица, дома, перерытый центр. Друг Максова детства -- гиперактивный ангел в самом расцвете сил -- наслаждался ролью экскурсовода по сионистскому раю. (C) старались друг на друга не смотреть.
– - Скажи, Яшка,-- спросила Анат тоскливо,-- а Израиль, он весь такой?
– - Ага! Весь! Здорово, да?!
Был канун Йом Кипура, который (C) провели в посте, в жаре и в странном ощущении собственноручно нарушенной судьбы.
Вечером, после окончания Судного дня, (C) посмотрели стихийный парад жителей Лода -- толпа с песнями, плясками, жвачкой, спреями, воздушными шарами, обнаженными животами, в мини и сапогах, валила по центральной улице под восточную музыку.
Через пару часов после окончания праздника, (C) сняли первую попавшуюся квартиру -- она находилась в легендарном районе восточной бедноты "Холон -Бат-Ям". Хозяин, молодой еле русскоязычный ватик, сосчитал количество дырок в обивке дивана, и посредник послушно отметил это в договоре. Посредником был Леон Бор, верткий располагающий к себе паренек из московских фарцовщиков. Через несколько недель (C) увидели Иерусалим, совпали и поняли, что жить будут здесь. А еще через несколько лет, уже живя в Иерусалиме, (C) тупо смотрели репортажи о "кельнском мяснике" Леоне Боре -- молодом израильтянине русского происхождения, захватившем в Кельне автобус, расстрелявшем пассажиров и убитом немецким спецназом...
В Йом Кипур Иерусалим принадлежит детям. Они катаются на всем, у чего есть колеса и нет двигателя. Светские иерусалимцы, легко преступающие запрет на езду в субботу, не решаются в Судный День вставлять ключ в зажигание. Разновозрастные и разномастные дети на велосипедах, самокатах, роликовых коньках, скибордах и даже супермаркетных тележках захватывают дороги, изредка и неохотно разъезжаясь перед медлительными и молчаливыми в этот день амбулансами.
Любимый вид на университетский кампус уже утратил в сумерках и цвет, и свет, но еще сохранял форму, когда (C) покинули балкон, сидеть на котором без бутылки воспринималось, как наказание и начали
Все в белом, вышли на улицу.
– - Сейчас я, допустим, думать о душе еще могу. А вот завтра смогу уже только о дУше,-- мрачно сказала Анат, ловко уворачиваясь от жмурящегося в сладком ужасе пацана, такого мелкого, что его черные роликовые ботинки казались сапогами.
– - У брата спер,-- предположил Макс.
– - С расстрелянного офицера снял.
Аллерген тоже вышмыгнул на улицу и теперь, почему-то, решил сопроводить хозяев -- он шел рядом, как воспитанный пес, и это было очень на него не похоже.
– - Кыс-кыс,-- сказала растроганно Анат,-- видишь, какие преданные коты получаются, если их колбасой кормить.
– - Просто он -- кот Судного Дня.
Аллерген притормозил и отвернулся.
(C) переглянулись и противными голосами проныли дуэтом:
– - Прости нас, Аллергенушка!
Аллерген подумал, кивнул и отстал. А (C) пошли гулять по проезжей части своего Города.
Белла
Первая радость будущего материнства -- беременным можно не поститься. Нет ничего противнее, чем поститься в одиночестве. Без контролеров-свидетелей пост превращается в диету. А если все равно грызешь шоколад, то глупо не включить компьютер. В прошлые годы, в Йом Кипур я делала все то же самое, без всякой беременности. И не искала оправданий. Интересно, это плод внутри делает меня суеверной? Или плод воображения? Или то, что я сама теперь внутри стен Старого города? Нет, я не связана с ним пуповиной. Просто, оказавшись на лекции в первом ряду, всегда ведешь себя пристойнее и осмотрительнее. Потому что встречаешься с лектором глазами, и у вас возникает какой-то контакт.
Если за окном, во тьме, истошно чирикают, это не значит, что утро. Особенно, если это утро Судного Дня. Может быть, это Другие живые существа. Собственно, это точно -- такие личные живые существа, которые для каждого свои, а чирикают они чтобы намекнуть тебе: "Пора".
А ты сидишь расслабленно, вялая рука возит мышкино пузо по коврику, глаза уже приобрели то специфическое выражение снисходительной усталости, всезнающего отупения, возникающее не раньше, чем через много часов у монитора, причем последние -- ночные, бесцельные, самые сладостные в начале и засасывающие в никуда к утру.
В это время мысли перестают посещать тебя. Извне -- перестают. То, что зарождается внутри припорошенного сознания, -- это не мысли в нормальном смысле этого слова, это такие формы жизни, формирующиеся и никак не способные сформироваться окончательно. Глина под пальцами ребенка-инопланетянина, возможно еще и аутиста. Форма только обозначается, чтобы быть смятой и перейти в следующую и, недоформировавшись, намекнуть на третью, и так до упора, а не до бесконечности. Упор предполагается всем течением событий, вернее, бессобытийностью. Потому что знаешь -- где-то там, на грани неважно чего, вообще -- на грани -- уже начался легкий переполох меж Других живых существ. То есть, они уже переглянулись и слабо, вопросительно чирикнули.
Ты -- слышала. И хотя тебе абсолютно нечего завершать, ты начинаешь торопиться. В данном случае -- суетиться, скорее. Это такая внутренняя абстрактная суета, когда сердце стучит не в ритме перекачки крови, а в ритме одного понятия "успеть, успеть". Что успеть?
– - спрашиваешь ты себя виновато и как бы недоуменно. Ага, вина подползает незаметно, подло. Но неминуемо. Да, я виновата. Перед кем? Перед ними (список). Да нет, чего ради. Перед собой. Да ладно, невелик грех. Перед всеми. Ну уж! Перед Ним. Да, пожалуйста, прости меня, прости, не за то, что не сделала, не успела, не сказала, не сочинила, испортила, не начала даже, а вообще -- за то, что не достойна. Да даже не за это. А вообще -- просто так прости. Прости. ПРОСТИ!