И-е рус,олим
Шрифт:
– - Не буду, пожалуй, убирать ножи. А вдруг он с топором пришел? Так чего зря суетиться.
Хорошие у меня друзья, все-таки.
– - Привет, ребята! Как здорово, что вы тут оба. Поздравьте меня.
– - Легко,-- говорит Кинолог.-- А ты в обмен нас прости. И помоги бутылочку уговорить.
Прости и помоги?.. Ну хватит, сколько можно дергаться из-за этого словосочетания. Здесь-то уж этот "простипом" явно случайно. Хотя, что значит случайно? Так можно сказать, что и Кинолог у Гриши случайно оказался. Но не это сейчас главное. Я пришел за прощением и должен его получить.
И
Гриша все делает левой рукой. Только стакан держит правой, но как-то неловко. Да и велосипед оказался Кинолога. Плохо. Но выглядит он не несчастным. Он выглядит так, словно внутри у него разворачивается звенящая спираль новой затеи. Если это так -- хорошо. А это так, я его слишком хорошо знаю. Не буду его пока ни о чем спрашивать. Пусть сам расскажет.
У Гриши все вообще здорово изменилось. А что именно? Диван, кресло те же. Картин меньше. На этажерках всякие интересные штуки. Но это все так, пустяки, а ведь ощущение, что именно радикально что-то изменилось... Исчез запах красок и всякой околохудожественной химии. Поэтому у мастерской нежилой облик и какая-то искусственность. Понарошку. И это все из-за меня. В углу теперь компьютер. Интересно, он в Сети бывает?
– - Гриша, а ты к Интернету подключен?
– - Подключен, но не подсажен.
Кинолог перестает есть и хмыкает. Он уже пьян. Значит, мы с Гришей еще больше пьяны. Но Гриша никогда не спускается по ступенькам опьянения. Он словно бы наблюдает за происходящим с лестничной площадки, а потом неожиданно скользит по перилам...
– - Давид,-- говорил Кинолог,-- а это, как ты себя представляешь отцом? Щас... Имею в виду -- каким. Да, вот каким ты будешь отцом? Отвечать не раздумывая!
– - Плохим,-- отвечает за меня Гриша.
Я понимаю, что он прав. Но этого-то я и боюсь. Поэтому буду стараться играть со своим ребенком на опережение рутины. И я зачем-то начинаю объяснять это своим друзьям. Они не понимают.
– - Ты о чем, Давид?
– - умиротворенно и сыто растягивая слова, интересуется Кинолог. Как он все не наестся?
– - Ну я же объясняю... Хотя это чисто теоретически, конечно. Я думаю, что главная человеческая, а значит и моя проблема воспитания детей в том, что все идет по одним и тем же схемам. Достаточно предсказуемым, чтобы они заранее вязли в зубах.
Гриша мудро усмехается. Это значит, что он уже на стадии снисходительного презрения к человечеству. Это уже более добрая его стадия, поскольку в трезвом виде он, тщательно и умело это скрывая, презирает человечество
– - Ты, Гриша, подожди усмехаться,-- я сам с изумлением слышу свой возмущенный голос.-- Это в теории очень просто. Даже слишком просто. Ведь ты знаешь заранее где идет магистраль стандартного процесса воспитания. Поэтому ты можешь не допускать рефлекторной педагогики. А делать что-то нестандартное раньше, чем твои рефлексы отправят тебя на исполнение стандарта. Рефлексия против рефлекса!
Кинолог вдруг начинает истерически хохотать над куском равномерно прожаренной рыбы. Кажется, это камбала.
– - Ты чего?
– - вяло интересуется Гриша, тоже наблюдая исчезновение камбалы.
– - Да мужики... Давид тут разливается, город солнца строит, а я же с этими продуктами нашей половой жизнедеятельности каждый день воюю. Эти мелкие суки, это скажу я вам... Ну давай, Давид, за тебя! Короче, сам все скоро почувствуешь!
В каждом слове Кинолога словно бы присутствует сытая отрыжка. При всем этом я вижу -- он за меня рад.
– - Жениться будешь?
– - спрашивает Гриша.
– - Да не знаю. Еще как-то... Буду, наверное.
– - Между свадьбой с брит-милой перерывчик небольшой, а?! Да, Давид?!
– радуется Кинолог.-- Или у тебя девка?
– - Не знаю. Лея, вроде, была на ультразвуке, но не смогли определить.
– - А тебе не все равно?
– - отзывается Гриша.
– - Мне пока еще абстрактно,-- честно сознаюсь я.-- Ничего, кроме ощущения грандиозных перемен.
– - Это старинное китайское проклятие. Чтоб тебе жить в эпоху перемен. А у тебя еще и грандиозные они...
– - А у тебя -- нет?
– - встревает Кинолог.
Гриша как-то хмуро и долго вдумывается в смысл простого и краткого вопроса. Кивает:
– - Претерпеваю метаморфозу.
– - Учись,-- говорит мне Кинолог,-- без закуси и такую фразу. Я уже не смогу. Гы. Так ты че, Гришаня, окукливаешься? А нахрен?
– - Освин... освинкчиваюсь, черт, сглазил!
– - запинается и злится Гриша.
– - Освинячиваешься? Так не ты один.
Гриша мотает головой и приносит коробочку. Не может развязать узел на веревочке. А я не решаюсь ему помочь. Наконец, перерезает ее ножом. Кажется, ТЕМ САМЫМ. И вытаскивает какую-то штуковину размером с ладонь. Статуэтку. Видно, что древняя. Ставит ее между нами. Это что-то вроде сфинкса.
– - А, понял. Значит ты осфинкс... осфинксяешься, во! Или уже осфинксел вконец.
– - Слегка, по диагонали. Видишь, вместо правой руки уже лапа. Львиная, не при Давиде будет сказано.
А я смотрю на этого сфинкса. Он просто притягивает взгляд. Какой-то он... Не серый. Нет у него определенного цвета. Он, может быть, даже меняет цвет -- вот тут, где падает на его бок луч, он явно рыжеет, а в тени что-то густое, цвета жирного дыма с прожилками огненного мяса. Тело у него звериное, а морда -- не совсем лицо, потому что таких лиц все-таки не бывает, ведь все люди классифицируются по типажам... Это, наверное, человеческая морда. С человеческими чертами, но нечеловеческим выражением. Взгляда у этого существа нет. Глаза есть.