И-е рус,олим
Шрифт:
Мы втроем катим велосипед по притихшему Городу. То есть, мы втроем опираемся на один виляющий по Яффской дороге велосипед. Это неудобно, но иначе не получалось -- все-таки мы здорово набрались. Мне хуже всех, потому что Гриша с Кинологом схватились за руль, а я держусь за седло. Зато нам удобно разговаривать и мы, не стесняясь, громко говорим о дружбе. Говорим дружно, хором. Но я иногда замолкаю и, прислушиваясь, понимаю, что говорим мы совсем разное.
– - Э, други...-- говорит Кинолог, обнаружив себя на Сионской площади,-а
– - Там увидим... Не это сейчас главное. Главное сейчас с кем, а не куда. Не секс.
– - Я понял -- друзья -- это те, с кем ты играешь! Мысль! От песочницы до реальной войнушки. Универсальное определение. А с суками мы не играем!
– - Сейчас важно попасть к Белке. Она ведь тоже... хотя и не совсем. Вот если бы она была мужиком, тогда бы она была лучше всех нас! Да, лучше! Потому что каждый... Каждый! По-своему выпендривается. А она же ни с кем из нас не конкурирует... Понимаете? Это важно! Она умеет восхищаться своими друзьями. Нами, то есть... Хотя...
– - Аха... Так вот... друзья мои... друзья -- это как обшивка космического корабля... бля. Тоже защищает от космического холода... сегодня даже и голода, гы... и главное, знаете от чего?.. От беспощадной геометрии пространства-времени...
– - Человек без друзей, это театр без зрителей. Все зря. Все в темноту.
– - А потеря друга... как попадание метеорита.
– - Кинолог!
– - Я!
– - Ты просто поэт. Без дураков, правда. Жаль даже, что в рифму не сможешь.
– - Ты, Гришаня -- примитив. Стихи в рифму -- это, на доступном тебе языке, фотографически похожие портреты, понял?
– - Но лучший друг -- это не друг-зритель, а друг-суфлер. Вот Давид был таким...
И тут Кинолог неожиданно цепляется к последним словам Гриши:
– - А ты, Гришаня, должен быть Давиду благодарен! Сам же ты... Не, не мог бы ты сам прекратить свои художества! Это надо было бы себя признать совсем не тем, кем ты сам себя придумал... то есть, представлял... И внутри, то есть, тебе надо было себя отменять, и снаружи. Не, точняк не смог бы! А так -- случай помог. Пиздец подкрался, и все. Никто не виноват, аха... Поэтому я и говорю -- правильно ты Давида простил. Справедливо ты его простил. За добро надо прощать обязательно! Вот так...
Гриша останавливается, отчего руль велосипеда перекашивается влево, как голова у барана, которому свернули шею. Кинолог спотыкается. Не надо было... Гриша вздергивает голову каким-то странным сложным движением, с траекторией от правого плеча вверх к центру. И говорит:
– - Ну-ну... Так, да?
Кинолог добр. И не хочет нарушать блаженства. Поэтому он как бы поджимает хвост и пожимает плечами:
– - Ты че, Гришаня? Я ж чуть не упал. А что?
– - А мне плевать, слышишь, что быдло думает обо мне, о моей жизни и о моей живописи! Ясно?! Доступно?! Вот так...
Я хочу восстановить
– - Гришаня... Ну извини, я ж не хотел обидеть... я ж наоборот хотел... Ну согласись же, что выход из игры не по своей воле, не по слабости, а из-за объективных обстоятельств -- не западло ни разу! Точно тебе говорю!
Поздно. Гриша уже застыл в своей гордыне. И цедит:
– - Да? Может быть, может быть. Только для кого-то другого. Плохо же вы меня знаете... Вы оба. Ничего не кончилось. Ясно? Все продолжается... Проект живой. Живее всех живых. Ты понял, Давид?
– - Ну и отлично!
– - восклицает Кинолог.-- Пошли мужики, пошли дальше! Мир-дружба, бхай-бхай!
Но теперь я хватаю велосипед за седло и не даю сдвинуть его:
– - Не понял. Поясни-ка.
– - Поясняю, для особо ебнутых. Проект. "Тысяча жен царя Соломона". Существует. Сейчас я не слишком кошерно, но, черт возьми, как же эффективно, кую для него бабки.
– - Но у тебя же рука...-- беспомощно блею я.
– - Я помню, спасибо. Я и не рисую. Я этот проект про-дю-си-ру-юююююю. Нанимаю способных ребят и говорю, что рисовать.
– - Ни хера себе,-- уважительно качает головой Кинолог.-- Гришаня... Уважаю!
Как же это... Почему я ничего не почувствовал... Я не мог не почувствовать... Может быть, он блефует? Выдает планируемое за осуществляемое... Но сфинкс в кармане подсказывает мне, что не врет Гриша. Что раз он делает такие подарки, то может и нанимать в свой гарем художников-евнухов...
– - Но ведь они тебе пока еще не нарисовали ни одного портрета, правда?
Гриша смотрит на меня с каким-то злобным уважением:
– - Откуда ты знаешь?
– - Я не знаю. Но я знаю, что когда появятся портреты -- я почувствую.
– - Вай, шаман!
– - встревожено восклицает Кинолог. Ему тоже жаль, что все рушится.
– - Скоро почувствуешь. Обещаю.
– - А почувствовав -- пресеку. Обещаю.
Кинолог крутит головой, смотрит то на меня, то на Гришу. Он думает, что сейчас ему придется между нами выбирать. Придется, конечно. Он это тоже понимает и уравновешивает перед выбором весы:
– - Ни хера себе, Давид... Уважаю!
Кот
Протяжно скрипят несмазанные жертвоприношениями петли неспешно закрывающихся Небесных Врат. И тысячи егерей трубят в шофары, загоняя меня в сужающийся просвет между створками. Прижав уши к голове, в ужасе бросаюсь я туда, и Врата захлопываются за моим хвостом, отсекая пронзительные вопли шофаров. И наступает такая тишина, которой не бывает.
Хозяин оказался дальновиднее, он знал с кем имеет дело, не звал, не подманивал, а загнал к себе, как дикого зверя.