И на земле и над землей
Шрифт:
Однако радость оказалась недолгой, потому что где-то возле кустов смородины, тоже уже спелой, он вдруг набрел на густые заросли чего-то знакомо колючего и враждебного. «Так это же он и есть, осот, бич садоводов! Как же я его проглядел?» — ахнул Свистунов и так же мгновенно проснулся.
Вскочив, он оторопело огляделся. Яблоки и помидоры по-прежнему зеленые, огуречные плети все в цвету, но огурчиков что-то не видно, а возле смородины…
Подхватился, побежал к смородине — точно, он, осот! Вымахал выше пояса. Такой крепкий, колючий, самодовольный. То ли уже до Америки корнями дорос, то ли из той Америки сюда вырос!
— А вот это
Никаких зарослей тут, конечно же, не было, но три-четыре уцелевших от его мотыги крепких осотовых побега действительно красовалось перед ним. Свистунов обошел их по кругу и раз, и другой, распаляя в себе и без того бушевавшую в нем ненависть, потом звучно крякнул и со злорадным мстительным наслаждением вогнал в землю свою испытанную в трудах лопату. Чтобы ненароком не срезать корни в самом начале, отступил подальше, точно собрался выкопать колодец или целое дерево. Стоить ему это будет немалых сил, но зато он наверняка узнает, действительно ли так глубоко уходят эти корни. Так ли бессмертен и неискореним этот ненавистный враг.
Вот уже на один штык углубился он в землю, пошел на второй. Грунт стал потверже, его никогда на такую глубину не перекапывали, но Никита Аверьянович словно не замечал этого. Очистив яму, пригляделся к корню. Крепкий, белый, в редких волосиках — ничего особенного, никакой особой мощи, как можно было ожидать. Как раз здесь от него отходило сразу несколько как бы отдельных побегов, которые на поверхности казались самостоятельными растениями. Но питались они от него, вот этого материнского корня.
Не давая себе ни минуты передыху, не позволяя даже малого перекура, Свистунов все больше и больше углублялся в земные недра. Уже кончился черный плодородный слой, пошла глина, а корень был все такой же толстый и белый.
— Ничего, это только начало, — ободрял себя и в то же время пугал своего врага Никита Аверьянович. — Это только второй метр пошел… А я тебя, гад, все равно выкорчую… Я тебя отучу в твою Алабаму шастать… — и работал, ворочал, как самый настоящий экскаватор.
Когда над поверхностью земли осталась только его голова, корень как-то потерялся из виду. Свистунов возликовал:
— Ага, дохвастался! Я же говорил, что доконаю. Мало ли что люди брешут, вон соловья тоже… Ах ты, черт!..
Нет, на этом корень не кончался. Он просто неожиданно отклонился в сторону, обходя плоский камень. Свистунов поддел его концом лопаты — известняк. Как попал сюда, на такую глубину, в глину? Выбросил и с еще большим упорством стал копать дальше.
Чем глубже он зарывался, тем все чаще и чаще корень стал теряться и куда-то пропадать. Но Свистунов уже не верил ни корню, ни своим всплескам радости, потому что до Америки было еще далеко. Приходилось опускаться на корточки и нащупывать его руками. И копать дальше.
В какой-то момент, снова потеряв корень из виду, он сообразил, что тот теряется не потому что играет с ним в прятки, а потому что там становится темно. Но не бросать же такое важное дело на полпути! Посветив себе зажигалкой и обнаружив корень, который, подлец, так и не думал кончаться, он зарывался еще на штык, потом еще, еще. Глина с каждым разом становилась заметно сырее и тяжелее. Она липла к лопате, выброшенная, сваливалась обратно в яму, заставляя
А корень все тянулся. Как загадочный электрический шнур, протянутый сквозь шар планеты с одной поверхности на другую. Может, и не ошибаются люди? Может, кто-то взял и протянул. Ну, мало ли для чего. Акулы империализма не вымерли, они тебе не какие-то беспомощные мамонты, имевшие на своем вооружении лишь собственные бивни и никакой техники.
В конце концов в яме стало совсем темно. Свистунов запрокинул голову и высоко над собой увидел размытый прямоугольник неба с яркими звездами. Это куда ж его занесло? Холодок испуга пробежался по мокрой от пота и сырой глины спине. Но он быстро сообразил, что это не космическая высота, а как раз наоборот. Попробовал дотянуться до поверхности своего родного горячо любимого сада — куда там: все глина и глина. И там, наверху, уже вечер или даже ночь. И никто никогда не узнает, куда он себя закопал. И когда лет через сто какой-нибудь новый чудак тоже решит выкопать этот бесконечный то ли корень, то ли шнур с листочками на верхушке, от него останутся одни археологические останки. Их сложат в мешок и увезут в музей различных древностей, где светочи науки восстановят по ним его образ и даже решат, что это был честный, веселый и светлый человекообразный товарищ из очень древнего докаменного века. А вот корень… Его вряд ли выкопают и тогда.
Свистунов присел на корточки, привалился спиной к холодной и мокрой глиняной стене прорытой им шахты и тихо заплакал от охватившей его жалости к себе. До сих пор он жалел других, а вот себя как-то не приходилось. Даже не думалось, что такое возможно. Оказывается возможно, ведь он тоже человек. Он всегда жалел других, а кто хоть раз пожалел его? Никто. Все ждали помощи от него, и он не скупился. Со временем они не просто ждали, а уже требовали ее. И получали, ничего не возвращая. Не задумываясь над тем, что и ему бывает плохо, что и ему бывает необходимо их участие. Догадаются ли об этом светочи науки, вновь собирая его грудную клетку, в которой вместо живого трепетного сердца будет лишь эта сырая, бесчувственная, мертвая глина?
Никита Аверьянович так расчувствовался, что его потянуло закурить. Сигареты в кармане были, но теперь не было огня, потому что весь запас зажигалки он сжег, возясь в темноте с корнем. А от звезд не прикуришь, до них далеко. Даже дальше, чем всегда.
Никита Аверьянович сидел в своей комнатке и, сунув ноги в ведерко с теплой водой, согревался. Несмотря на это ведерко и то, что до макушки закутан в ватное одеяло, его всего трясло. То крупно, то мелко. Как в трамвае, когда, свернув с большой центральной улицы, по совершенно разбитой колее едешь в сторону бывшей «Хлопчатки».
Этой ночью он сильно простудился. Слава богу, что вообще вылез из своего подземелья. Сначала пробовал выбраться, опираясь на лопату, — не получилось, выбился из сил, решил дождаться утра, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. А тут откуда-то снизу пошла вода. Да такая холодная, просто ледяная, пришлось поторопиться: стал выбивать в стенах ямки, чтобы хотя бы поставить ногу. С одной стороны, с противоположной — расставил ноги циркулем, поднялся на шажок.
А вода, леший бы ее побрал, прибывает и прибывает, льет как из хорошего крана. Опять поднялся малость. Ноги от напряжения дрожат, судорогами их сводит, а что поделаешь, и так уже по пояс мокрый. Еще шажок. Еще…