И нитка втрое скрученная

Ла Гума Алекс

– Да ты посмотри на свое лицо! Ты что, подрался с кем-нибудь? - И тут же участливо спросила: - Ты и вправду подрался? Идем, заходи. Я тебе дам мазь, смажешь.

– Да будет тебе, ничего страшного, - сказал Чарли, но вошел за ней в покосившуюся калитку и, взглянув на ее крепкие ноги и линии сильных бедер, вырисовывавшихся под халатом, с удовольствием подумал о тех временах, когда он оставался в этой лачуге на всю ночь. Муж у нее погиб - его сшиб грузовик два года назад, - и у Чарли было подозрение, что она теперь всерьез рассчитывает, что он

женится на ней.

Двое оборвышей, тщательно жевавших на пороге толстые ломти хлеба, посторонились, давая им пройти.

Женщина сказала:

– Идите играйте, дети. - И они поднялись, медленно дожевывая, и исчезли в траве вместе с курами.

Чарли вошел вслед за женщиной, пригнув голову, чтобы не задеть за притолоку. Он спросил:

– Ты что, сегодня не работаешь, Фрида? - И, переступив порог, осторожно выпрямился.

– Ты ведь знаешь, я работаю три дня в неделю, - сказала она. - Сейчас принесу воды. Подожди немного. Посиди пока.

Чарли сказал:

– Я тут тебе напачкаю, если сяду. Я постою. Надо бы сначала счистить эту грязь.

Комната была низкая, тесная, как и в большинстве остальных лачуг. Горбатый пол из унавоженной и утрамбованной земли был покрыт дешевым линолеумом, который давно потерся, особенно на буграх. Занавеска, свисавшая с протянутой между стенами веревки, делила комнату на две половины. В одном углу к стене прислонился дешевенький кухонный шкаф, а за ним столик, заставленный посудой. Там же стоял примус и большой металлический бидон для воды, которую приходилось носить от коммунальной колонки.

Между Чарли и занавеской стоял старый овальный стол, под ножку которого была подложена чурка, а на столе красовалась до ужаса безобразная гипсовая ваза, краска потрескалась, и местами по ней пошли грязно-белые царапины. Старый шаткий деревянный диванчик у стены, напротив кухонного шкафа, довершал обстановку комнаты. А над ним, с железного костыля, вбитого в стену, свисала запыленная рамка с грубо раскрашенной фотографией, с которой смотрели Фрида в подвенечной фате и мужчина с озадаченным, нелепо желтым лицом, точками усов, будто ему под нос насыпали щепоть черного перца, и в полосатом воротничке - ее покойный муж. В уголок рамки был вставлен моментальный снимок: Фрида уже постарше, улыбающаяся, шла по улице с хозяйственной сумкой в руке. В комнате тепло пахло кухней, бумагой и мылом.

Чарли стоял у стола и смотрел мимо старомодной лампы, свисавшей с картонного потолка, - картон настелили прямо на шесты, державшие кровлю.

Он сказал:

– Не стоит зря тратить воду, девочка.

Желтый дождевик так и оставался висеть у него на руке, а сзади, за дверью, в комнату заглядывало небо, повисшее от тяжести дождевых туч.

Она принесла железный тазик с водой, которую нацедила из бидона на столе, и он снова уставился на ее свободно покачивающиеся бедра и колышущуюся под халатом полную грудь и улыбнулся ей.

– Я вправду соскучился по тебе, Фрида, - сказал он.

Она поставила тазик

на стол и сказала:

– Garn, поди ты. Поэтому никогда и не зайдешь?

Она стояла рядом, одной рукой захватив то место на рубахе Чарли, где еще оставались пятна от грязи, и, натянув материю, смывала их, и он вдыхал запах ее тела. От нее веяло теплом и чуть-чуть потом, и он чувствовал у себя на шее ее горячее дыхание. Фрида отжала в миску намоченные места на рубахе и сказала:

– Чего ты ввязался в драку? Нашел удовольствие драться на улице, вот уж...

Он посмотрел на нее и сказал немного даже с гордостью:

– Они цеплялись к моему брату. Должен же человек заступиться за собственного брата или нет?

Она отмыла грязь с рубахи и нагнулась к его джинсам, и, опустив глаза, он увидел две гладкие коричневые в голубых жилках округлости ее груди. Он положил ей руку на спину, обнял за плечи, но она, выпрямившись, отодвинулась от него. Глаза у нее заблестели. Она сказала совсем тихо:

– Ну-ну, не будь таким горячим, уж больно ты скор на руку.

Он не чурался такого рода тем и ответил улыбаясь:

– О, Фрида, ты бывало сама мне показывала, где что лежит.

– Заткнись, - сказала она, и под ее темной кожей разлился румянец. - Ты воображаешь, что можешь ходить сюда, когда тебе вздумается, а потом носу не казать, развлекаться где-то?

Она пошла к шкафу, а он спросил:

– Завела себе нового дружка? А, Фрида? - В его голосе прозвучало беспокойство.

– За кого ты меня принимаешь? - бросила она через плечо рассерженно. Она отыскала тюбик с вазелином и отвинтила колпачок.

Чарли сказал примиряюще:

– Ну ладно, bokkie, деточка, ладно. Я ничего такого не хотел сказать, чего ты сердишься.

На улице неожиданно потемнело и хлынул дождь. Они слышали, как он зачастил по крыше и с шумом припустился по дорожкам вокруг дома. Дети вбежали в дверь и смотрели на дождь с порога, зажав в руках недоеденные корки. Фрида озорно улыбнулась Чарли, зная, что присутствие детей разрушило все планы, которые у него могли быть на ее счет.

В лачуге было тепло и сухо. Стены изнутри были обшиты листами картона от бакалейной тары и обклеены полосками бумаги с типографской свалки, так что, сидя в тепле от примуса, можно было сколько угодно читать обрывки реклам и разглядывать цветные этикетки.

– Дай-ка мне, - сказал Чарли, протягивая руку за тюбиком. - Я сам. Что я тебе, маленький? - Он взглянул на нее нахмурившись и потом кивнул на завесу дождя за дверью. - Мне еще предстоит добираться до этого гаража. Надо подыскать что-нибудь на заплатки для крыши. - Он поморщился от боли, когда стал смазывать ссадину на лице.

Фрида сказала:

– Я хотела попросить тебя починить примус. Он плохо горит. Горит-горит и погаснет.

Чарли пошел к столику, взял примус, потряс у себя над ухом. Одна ножка давно отпаялась, и, чтобы примус не падал, Фрида что-нибудь подкладывала под низ.