И снег приносит чудеса
Шрифт:
Глава 9.
Битва со злом
Даже черный раструб огнетушителя смотрел на него злобно из угла в вагоне метро. Настроение Ивана Силыча было испорчено с утра. Художник Аркаша Баловнёв позвонил в дверь, сконфуженный, растерянный – попросил в очередной раз наладить контакт с Изольдой Леонидовной. Его отношения с ней были испорчены давно и, видимо, надолго.
Если и было в мире постоянство – то это характер Изольды Леонидовны Артоболевской, бывшей паспортистки, мастера спорта по дзюдо и любительницы классического балета. Артоболевская честно ненавидела всех соседей, о чем часто вполне откровенно заявляла громко, на весь подъезд. Она открывала дверь с шумом и во всеуслышание начинала разборки с Баловнёвым словом «ненавижу». Однажды Аркаша даже решил написать портрет старухи, чтобы окончательно примириться, преподнеся портрет ей в день рождения. Но узкое сухое лицо, горящие глаза, тонкие губы и крючковатый нос Аркашины пальцы писать отказывались. Как только живописец заносил над холстом кисть, та тут же выпадала из рук. «Что это со мной сегодня?» – расстраивался
Этим утром все случилось неожиданно. Около шести утра в дверь Аркадия позвонили. На пороге стояла разъяренная Изольда, в сером чепце и халате с большими розами на синем фоне. Изольда тряслась от злости. В чем причина, Аркадий понять не мог, в ответ на его вопрос, он услышал злобное шипение «Если ещ-щ-щё р-р-р-ра-аз!». Она треснула кулаком по дверному косяку – щепка тут же отлетела от дверной коробки, попав прямо в глаз Баловнёву. Старуха Артоболевская топнула ногой, облачко пыли поднялось с пола. Сверкнув глазами, Изольда Леонидовна исчезла с лестничной площадки. Баловнёв, безобидное, в сущности создание, еще минуту стоял в дверях, замерев. В голове его роились сотни мыслей, нейроны смыкались и размыкались, Аркадий тщетно пытался найти ответы на вечные русские вопросы, кто виноват и что делать? Как только истекла ровно минута его размышлений, Баловнёв бросился к книжному шкафу, который к стыду своему не открывал уже года два. Шкаф покрылся слоем пыли, но по-дружески заскрипел, когда Аркадий потянул на себя стеклянную дверцу. Где-то из глубин сознания вырывалась похожая ситуация, образ, вбитый в кучерявую головку мальчика Аркаши в далекие школьные годы. Что-то было? Что-то уже случилось? Что-то похожее до боли. До боли в голове… Цепкие пальцы художника танцевали на затёртых книжных корешках. «Это?» – в надежде вынимал он фолиант из крепкого книжного строя и огорченно вздыхал: «Нет…». Аркаша напрягал память так, как ничего не напрягал в своей жизни. «Где?!» Он никак не мог понять, что конкретно он ищет, но искал отчаянно. «Плохо! Плохо учился в школе! – Баловнёв был почти наповал поражен своей рассеянностью. И вдруг взгляд упал на серо-зеленый корешок с надписью «Достоевский». Что-то щелкнуло в голове Аркадия! Вспышка! Паззл сложился мгновенно! Старуха Артоболевская – старуха-процентщица. Аркадий – Раскольников. Его орудие не кисть, а топор! Баловнёв метнулся на кухню в поисках топорика для отбивных, который хранил где-то в нижнем ящике кухонного пенала. Но, не видя ничего перед собой, налетел на мольберт с пейзажем «Лунная дорожка» посреди комнаты. Мольберт покачнулся, Баловнёв поскользнулся, наступил на тюбик масляной краски, струя кобальта из тюбика, словно из пушки вылетела ему в левый глаз. Еще секунду балансируя в воздухе, Аркадий успел определить место собственного падения и с грохотом рухнул на пол. Еще через мгновение этажом ниже Изольда Леонидована Артоболевская застучала разводным гаечным ключом по трубе центрального отопления и весь подъезд наполнился звуками гулкого набата и тревожным ощущением предстоящей войны.
– Что-то будет, – сказала бухгалтер Шмакова технологу Шмакову.
– Как же они достали, – вздохнула журналистка Ольга, мама Маруси.
– Мот лот нуа чьен дьо. – задумался профессор Демьян Петрович на вьетнамском языке.
А певица Серафима заворочалась в теплой постели.
Падение на собственный шедевр отрезвило Аркадия. Он сел и крепко подумал, Раскольников ли он? Одной старухой делу не поможешь… Сколько сумасшедших старух живет на земле, коптит небо своим смрадным дыханием, занимает сколько-то квадратных метров жилой площади, сколько-то децибел добавляет в нашу и без того, грохочущую и ревущую атмосферу, сколько-то отходов жизнедеятельности выдает в день, в неделю, в месяц. Съедает сколько-то пищи, снашивает сколько-то резиновых галош. Потребляет кислород, пьет воду или даже водку. Размножает микроорганизмы на своих ладонях и пятках. Наконец, занимает место в маршрутках и метро. И можно, конечно, пойти и всех этих старух порешить в одно мгновение топориком для отбивных. Ну, может, в одно мгновение и не получится. Придется потратить немало времени на эту неподъемную борьбу со злом. Может быть, месяц, а может быть, год. А может, и не один. Стоп! – сказал сам себе Аркаша Баловнёв. Но ведь за годы этой беспросветной борьбы родятся другие старухи-процентщицы! И от этой мысли стало Аркаше Баловнёву, русскому художнику тяжко. Подошел он к окну, взглянул на хмурое осеннее небо, на первый снежок за окном вперемежку с дождем, на листья в лужах мокрой грязи, взглянул и заплакал. Слёзы художника – дешевая вещь. Никто никогда за них много денег не давал, никто никогда не верил им по-настоящему. Мало ли плачет о своей доле этих творцов, за многие годы научились они производить не только шедевры, но и невидимые миру слезы.
Плакал Аркаша недолго. Он решил испытать судьбу еще раз. Попросить о дипломатической миссии Ивана Силыча Королькова. Иван Силыч был в подъезде негласным старостой. Никто его специально не выбирал. Так само собой получилось. Когда-то он работал в студенческом общежитии, всякого насмотрелся – у него опыт переговоров с агрессивными личностями громадный. Тем более, что несколько раз он Аркаше помогал. Даст Бог и на этот раз не откажет.
Изольда Леонидовна в Аркаше видела абсолютное зло. Ее угнетали контрасты. Если бы он гудел целыми днями, пьянствовал и буянил – это было бы вполне понятно. А то с утра до вечера –
Контрасты были её коньком. Больше всего ее раздражало, что «сегодня он один, а завтра – другой». Нет мил человек, раз родился ты ублюдком, так и не притворяйся хорошим. У нас хороших пруд пруди!
Изольда Леонидовна Артоболевская в людей не верила. Еще с детства, когда ее в первый раз накормили не пельменями, которые она безумно любила, а невкусными варениками с картошкой! Это было предательство человечества во всей его красе. Добило ее то, что в предательских варениках дважды попался ей ненавистный вареный лук. О боги! Даже сейчас, когда они вспоминает это, мурашки бегут по ее худому высохшему от злобы телу. От злобы? Вовсе нет! Изольда Артоболевская всегда в прекрасной форме! В прекрасной, я сказала! Психологи большинства направлений уверены, что все проблемы человека тянутся от детства. От невыраженных чувств, невысказанных эмоций. Бывает что от простого стеснения в детстве человека так скрючивает во взрослом возрасте, что человек, осознав это, лечится потом годами от детской травмы. Изольду не скрючило, а наоборот, излишне выпрямило. Она ходила всегда с идеально ровной спиной. Уроки классического танца, многочасовые репетиции у станка давали о себе знать.
Пельмени, оказавшиеся невкусными варениками напоминали о себе не только в моральном плане, но и в физическом. Изольда научилась не есть целыми днями. Похудела. В какой-то мере это пошло на пользу организму, но доброты ее характеру не прибавило точно.
– Изольда Леонидовна, давайте с вами найдем общий язык, – говорил ей Иван Силыч, намекая на вечную дружбу. – Аркаша – художник, человек творческий, рассеянный. Птица, так сказать, высокого полета.
– Высокого? – презрительно переспрашивала Артоболевская. – Высокого полета только лебеди бывают, а лучший лебедь в Москве по Патриаршему пруду плавает! И тот – с подрезанными крыльями! А вашему ощипанному воробью я не позволю портить мне заслуженную старость.
– Ну давайте без оскорблений, – снова настаивал на своем Иван Силыч.
– А кто его оскорбил?! Зовите комиссию! Я в любом суде докажу, что это комплимент! Ненавижу всех этих творцов! Натворили! В стране бардак! В искусстве все умерли! В спорте – одни дырки! Ненавижу всех. Никого нет! Всю жизнь испортили, поганцы! Каждый, каждый – поганец! Гнать всех! Гнать!
Однажды Серафима Москвовцева в пылу спора крикнула ей:
– Изольда Леонидовна, а вы любили когда-нибудь?
И это был удар под дых. В самое солнечное сплетение. Изольда задохнулась от гнева. Ополоумев, она, словно серая рыба на песке, ловила ртом воздух. Сказать она ничего не могла от избытка чувств, но два лазерных луча из глаз испепеляли все вокруг, оставляя выжженную солнцем пустыню Невада вокруг себя.
В этой пустыне стояла милая балеринка Изольда, обиженная на весь мир. Мир, полный врагов и предателей. Злых троллей и серых волков. Спасти её тогда мог только один принц. Его звали Артур. Он приехал с родителями из Риги. В его больших черных глазах утонули все девочки хореографической студии. Никакой гран батман не мог отвлечь девчонок от мыслей о прекрасном Артуре.
– Деми плие, гран плие, батман тандю… – командовала Майя Михайловна. Но девочки думали только о нём. В перерывах, когда было всего две минутки, чтобы сделать массаж стоп и прополоскать рот, юные танцовщицы успевали и поспорить, и помечтать. Каждой мнилось, что вот возьмёт Артур ее за руку, и поведет на сцену самого Большого театра в мире.
– Сюр ле ку де пье, батман фраппе! – летела по залу команда, билась в зеркальную стену, как пчела, залетевшая в дом.
Сколько было поцарапано милых подружечьих лиц, сколько слез выплакано в борьбе за свое мимолетное счастье. Минуты работы у станка, складывались в часы, часы в дни, месяцы в годы. Изольде казалось, что прошло столетие, прежде чем Майя Михайловна поставила их в пару. Вот он миг триумфа! Станцевать и умереть, что еще нужно? Высшая цель достигнута – сладкая месть глупыхам. Мой Артур! Артур мой!
И вот кружится она по сцене. И выходит он, рыцарь мечты и король глиссада! Зал замер, стих каждый боится пропустить даже частичку чуда мимо своих глаз. Девочки боятся моргнуть – вдруг упустят самое интересное!
И вот она уже чувствует его теплые сильные руки сквозь белоснежную пачку. И вот! И раз! Прыжок! Поддержка!..
И как в замедленном сне чувствует Изольда, что падает мимо крепких рук принца. Падает в бездну, в пустоту. Звуки остановились, время стоит на месте, медленно растягиваются в улыбки рты завистливых подруг…