И СТАЛИ ОНИ ЖИТЬ–ПОЖИВАТЬ
Шрифт:
Шаг за крошечным шагом перемещалась она к краю своего покорного транспортного средства, пока почти весь ковер не скрылся под сундуком, оставляя ей всего сантиметров тридцать опоры.
Двадцать пять…
Снизу дохнуло огнем.
Дальше тянуть было опасно.
- Стоп!!!.. — хрипло пискнула она, и ковер замер.
Серафима прильнула к обжигающей поверхности хрустальной стенки, почти распластавшись по ней. Отдаленным отделом тушащегося в собственном соку мозга [221] она мимоходом пожалела, что не осьминог, и что у нее нет присосок, чтобы оставить
- Медленно… медленно… вверх…
Ничего не произошло.
Она подумала, что у нее снова начинается бред, и она лишь хотела сказать эти слова, но не сказала, и поэтому снова повторила свою команду, еще громче [223], но эффект, а точнее, полное его отсутствие, был таким же.
Размышлять над тем, не пропал ли у нее голос, не начались ли галлюцинации и не повалится ли сейчас вниз ковер, если все дело в превышенной грузоподъемности, ни времени, ни способностей у нее сейчас не было.
- Назад и вверх в прихожую, — едва слышным сухим скрипучим голосом приказала она, почувствовала, как ковер внезапно куда–то поплыл, что полированный колодец, огонь и неподвижный сундук вдруг стали терять объем и уходить на третий план, сливаясь и растворяясь друг в друге, покачнулась и ощутила полет.
Очнулась Серафима от пронизывающего до мозга костей, центра капилляров и прочих внутренних органов холода.
Со стоном приподнявшись на чем–то щетинисто–жестком, она обвела мутным недоумевающим взглядом полутемное помещение вокруг, добралась до светящейся красным громадной, неровной, отдаленно–прямоугольной дыры в стене, которая, собственно, и делала его полутемным вместо просто темного, и все вспомнила.
Спуск.
Неудачную попытку поднять сундук.
Чувство свободы и полета — к счастью, не назад, а вперед, на появляющийся из–под треклятого ларя послушный умницу–ковер.
Иванов меч?!..
На месте…
Трясясь от холода, выбивая зубами нечто жизнерадостное в ритме лезгинки и истерично подхихикивая над тем, что ей предстояло сделать прямо сейчас, она поднялась на ноги и осторожно, придерживаясь стенки, отправилась к остаткам изувеченного ей ранее парапета — греться.
А заодно думать, что делать теперь.
«Плюнуть на все и уйти» не предлагать.
Тем более что она отнюдь не была уверена, что у ней во всем организме найдется хоть капля того, чем нормальные люди обычно плюются.
Думай, думай, думай…
Вот если бы у нее было два ковра…
Или Масдай…
Или сундук не висел бы над огненной бездной, а покоился где–нибудь на прохладном экзотическом необитаемом острове с пальмами, шезлонгами и тематическими кабаками, на дубе, подвешенный на золотых цепях, как всем уважающим себя хрустальным ларям с яйцами и приличествует, а внизу дежурили бы аборигены, специально обученные по этому дубу лазать и сундук тот снимать и доставлять заказчику…
Еще предложения?
А теперь пора думать.
Хотя про остров и аборигенов была не такая уж и плохая
Наверняка, ковер не смог поднять этот прозрачный гроб или из–за перегрузки, или потому, что он магией приколочен к одному месту, и место это — не тут, наверху.
Как бы то ни было, решение здесь может быть только одно.
Хотя нет, два.
После тщательного обыска всей башни от первого этажа вверх и полной и окончательной неудачи в попытке обнаружить еще один летающий ковер, решение, как ни крути, все равно осталось одно.
Свалив на единственный ковер все необходимое, и тихонько молясь про себя, чтобы это действительно оказалось всем, что необходимо для исполнения ее плана, царевна отдала приказ снова спускаться к сундуку.
С Ивановым мечом, привязанным кожаным ремнем к запястью на всякий нехороший случай, наготове, закутанная в две наполовину изъеденные как–то попавшей в Проклятую башню без персонального приглашения молью собольи шубы Костея [224], она принялась за работы сразу, как только поравнялась с ларем преткновения.
Аккуратно и точно управляя ковром, Серафима облетела сундук по периметру, осторожно срезая его крышку.
Как только линии надреза встретились, она отпустила меч, грациозно, чувствуя себя слонихой в балетной труппе, подхватила с ковра увесистый нефритовый посох и, навалившись всем телом, столкнула крышку в бездну.
Та полетела вниз, планируя и разбиваясь в осколки о гладкие черные камни, и через несколько мгновений исчезла в бушующем пламени без следа.
Не тратя времени даже на то, чтобы проводить ее в последний полет, Серафима снова отдала ковру короткую команду, и он покорно проделал то, что от него требовалось.
Закончив работу, она поднялась над сундуком, сделала последний надрез, снова ткнула посохом — и верхняя часть задней стенки сундука высотой метра в полтора безоговорочно отправилась по маршруту крышки.
Если бы у царевны было хоть несколько секунд свободного времени и голова, в которой никто не стучал, не боролся и не подпрыгивал на протяжении хотя бы этого же времени, она, несомненно, задалась бы вопросом, какая смерть лучше — зажариться без шуб заживо или свариться в собственном соку. Но она не могла себе позволить выделить на размышления о таких пустяках и эти жалкие мгновения и, лихорадочно стиснув зубы и усилием воли отгородившись от ополчившегося на нее внешнего мира, упрямо продолжала выполнять задуманное.
Увы, спешка объяснялась не только тем, что с каждой прошедшей минутой увеличивались ее шансы остаться в этом проклятом колодце навечно.
Срезая заднюю крышку, она случайно коснулась рукой чуть сероватой, кожистой, едва бугристой поверхности яйца, и удивилась его приятному теплу. Оно было не раскаленное, как можно было бы ожидать в таком пекле, не обжигающее, не горячее, а просто теплое, чуть теплее человеческой руки [225].
Но когда она начала подкладывать под его бок разрубленные куски одного из шкафов Костея, чтобы сделать именно такой бугорок, который и решит все дело, то снова нечаянно дотронулась до яйца.