И тысячу лет спустя. Ладожская княжна

Максимова Ксения

— Ты здесь спала когда-то… — он провел дрожащей рукой по пыльному, заштопанному в нескольких местах покрывалу. — Плакала… была так одинока… напугана… и вот, что ты получила за все твои страдания… меня.

Марк взглянул на печь и представил, как Марина топила ее холодной зимой, занося в избу поленья, которые царапали ее нежную кожу. За столом напротив печи ее мать раскладывала карты, а маленькая Марина училась. Аристов положил коробку рядом с собой, открыл ее и вынул содержимое: новый шприц, резинку, антисептик, бутылёк с препаратом.

— Крокодил, — усмехнулся

Марк себе под нос. — Представляешь, Марина, так глупо люди называют этот наркотик. Если я высчитал все правильно, я должен уйти быстро. Ты ждешь меня? — он поднял глаза в потолок, чтобы не дать последним слезам скатиться из глаз. — Мне страшно, Марина. Но не так, как было страшно тебе. Ты всегда говорила о том, какая ты трусишка… но более смелого человека я не встречал за всю свою жизнь. Когда я представляю, как ты… тогда… в камере… сама… — он начал заикаться и прикусил нижнюю губу. — Мне не хватает смелости даже ввести себе в вену раствор.

Из его глаз хлынули слезы. Марк не видел почти ничего, когда закатывал рукав рубашки и перетягивал руку резинкой, завязывал ее, набирал раствор в шприц. Он поднес иглу к вене, но никак не мог прицелиться.

— Ты не заслуживала смерти, Марина…

Он воткнул иглу в вену, простонал. Кровь хлынула обратно в шприц, разбавляя прозрачный раствор.

— Даже если ты была виновата в смерти своей матери, ты не была виновата, Марина… Марина…

Марк нажал большим пальцем на поршень шприца, но вдруг рука его дрогнула, он вынул шприц из вены и застыл. По его руке побежали струи крови. Марк выругался, развязал жгут, отбросил его на кровать и нажал на раненую вену пальцами.

— Твоя мать… — прошептал он и соскочил с кровати. — Марна… Мирослава…

Марк в спешке сел обратно на кровать, вынул из коробочки бинт и перевязал руку. Он кинулся из избушки в сарайку, отыскал там лопату, закинул ее в багажник и помчался обратно в Петербург, оставив в домике страшную смертельную коробочку. Он знал, где была похоронена старшая Мирослава, поскольку получал приглашение на похороны от Александра перед своим отъездом и даже был там. Стояла уже глубокая ночь. Марк, укрываясь от сторожа, обошел кладбище с противоположной стороны от главного входа, перекинул лопату через забор и перелез сам. Он смог отыскать могилку с помощью фонарика на телефоне только два часа спустя блужданий среди других памятников и крестов, принялся копать.

По колени в глине и потный, Марк копал могилку. Он успел ввести небольшую дозу наркотика, и теперь голова его кружилась. Он оборачивался на каждый шорох и порой ему казалось, что он видел призраков. Порой ему явно чудилось, что за ним следят, и тогда он сжимал челюсти, думал о Марине и продолжал копать землю.

Гроб, крышка которого была заколочена гвоздями, не поддавался. Марк колотил по нему лопатой, но только оставлял царапины и вмятины на красном бархате.

— Что, не мог гроб подороже заказать для своей жены? — горько усмехнулся Марк. — Мы в таком хоронили моего отца-алкаша.

— Эй! — послышалось где-то вдалеке, и Марк заметил желтый круг от фонаря, блуждающий на дальних дорожках среди могил.

Он

не знал, мерещилось ли ему опять, или сторож в действительно услышал преступника, и потому принялся ждать, пока галлюцинации оставят его. Но то были не галлюцинации. Сторож подошел ближе и посвятил Марку прямо в лицо, слепя его.

— Какого хрена?! — завопил сторож, увидев разрытую могилу. — Я вызываю полицию! Чертов сатанист!

— Я сам из полиции! — запротестовал Марк, выкрикнув то, что ему первым пришло в голову. — Марк Аристов, оперуполномоченный… — он пошел на охранника, запустив свободную руку, которая не держала лопату, в куртку, притворяясь, что собирается достать корочки.

Сторож стоял в смятении и выжидал. Марк подошел ближе.

— Сейчас-сейчас…

Он продолжал рыться во внутреннем кармане своей куртке, запачканной в грязи.

— Да ты чертов наркоман! — сторож сделал шаг назад и потянулся к ружью, висящему за спиной. — Ищешь украшения?!

Но Марк тут же подскочил к нему ближе и вырубил мужчину лопатой по голове.

— Прости, старина, — выдохнул Аристов, когда сторож плюхнулся на землю и ударился виском еще и о калитку соседней могилы.

Марк бросил лопату и склонился над мужчиной, приложил два пальца к его шее, считая пульс.

— Только живи, старина, только живи…

Марк уложил сторожа в более удобную позу, оттащив его в сторону, забрал ружью и вернулся к гробу. Он сделал несколько выстрелов по тем местам, где были гвозди, и опустился на колени, закрыв глаза.

— Прости, Марина. Если ты все это видишь, прости… Пусть только получится… а если нет… уж лучше я пристрелю себя сам на месте, чем сяду в тюрьму, чтобы думать там о тебе целую вечность. Это худшее наказание, чем смерть…

Марк дернул крышку гроба, и она захрустела. Голыми руками он выдернул оставшиеся гвозди, отодвинул крышку и упал на землю от отвращения. Трупный запах резал ноздри.

— Сейчас-сейчас…

Марк зажал нос, посветил фонариком, который взял у сторожа, на гниющий труп. Серебряный дирхам блеснул на шее Мирославы.

— Ну, привет. Я все-таки тебя нашел, — проговорил Марк в свою ладонь и сдернул веревку с шеи.

Через полчаса гроб был снова в могиле под метрами свежей земли. Марк проверил, на месте ли дирхам, похлопал себя по карману, взял лопату и ружье, чтобы не оставлять его на кладбище с отпечатками пальцев.

— Эй… старина, — он шел к лежавшему охраннику, но то место, где он оставил его оказалось пустым.

Вдалеке загудели сирены. Деревья, росшие на территории кладбища у главных ворот, засияли синим и красным цветами. Марк помчался обратно к машине. Не было времени, чтобы удирать до самой Старой Ладоги. По рассказам Марины для того, чтобы сработал дирхам, нужна была только вода, которая была на том же месте в то же время, куда человек хотел попасть, и любовь… Марк выбрал Неву.

Он бросил машину на одной из парковок, взял только дирхам и побежал по проспекту, расталкивая ночных зевак и туристов. Не раздумывая, спустился по лестнице к самой воде и нырнул под крики и стоны людей, столпившихся на набережной.