И тысячу лет спустя. Трэлл
Шрифт:
— Да, — последовал уверенный ответ.
— Как давно? — психиатр сделал несколько отметок в карточке.
— Я не знаю, — прошептала Анна и посмотрела в окно, чтобы скрыть от доктора подступающие от страха слезы.
— Ваш шрам, он… — аккуратно начал мужчина.
— Нет-нет, — посмеялась Анна, отмахнулась и вернула взгляд на мужчину, теперь этот взгляд снова был холодным и уверенным. — Это случилось задолго до… Нет, это не связано с ним. Совсем чуть-чуть.
— Интересно, — произнес врач и шмыгнул носом. — Расскажете о шраме?
— Я просто неудачно упала, —
— Голоса? — доктор поднял брови. — И когда же вы их слышите? Что они говорят?
— Это неважно, — почти вскрикнула Анна. — Просто дайте мне какие-нибудь таблетки. И все.
— Анна… — протянул разочарованно доктор.
— Вы выпишете мне таблетки или нет? — в ее голосе зазвучал металл.
— Не поставив диагноз, я не могу этого сделать. Но пока предварительно…
— Не нужно, спасибо, — прервав врача, Анна поднялась со стула и тут же вышла из кабинета.
Меньше всего она хотела услышать тот диагноз, которого боялась больше всего. Диагноз, который поставит крест на ее новой жизни, за которую она так отчаянно боролась последние годы. Диагноз, симптомом которого был голос, который она ненавидела, и лицо, которое хотела забыть. Диагноз, который появился вместе с рождением Марины.
В первый же год работы у Ковалевых Анна смогла найти подработку в местной пекарне. Первый раз она приходила туда до открытия и второй — после, чтобы помыть полы и навести порядок. Поначалу она брала с собой только Марину, а после в пекарню стала проситься и Мирослава. Девочки подружились с ровесницей Линдой. Так звали внучку хозяина кондитерской. Это был семейный бизнес, типичный для Европы и Великобритании, который передавался по наследству.
Анна и сама не знала, по какой причине туда пришла. Потому ли, что ей катастрофически срочно нужны были деньги для того, что она так давно планировала — отъезда в Россию? Потому ли, что пыталась отвлечься от его голоса и лица, которые появлялись в минуты безделья и сна? Потому ли, что пыталась загладить свою вину перед хозяевами пекарни и отблагодарить их за то, что они сделали для нее после, вместо того чтобы наказать по закону? Несколько лет тому назад, когда у Анны не было ни дома, ни гроша на булку хлеба, она украла целый шоколадный торт в этой лавке! И все закончилось тем, что она стала здесь работать.
В последнем она, правда, сомневалась. Чувствовать себя виноватой и обязанной? Анне это давно не было знакомо. Она и забыла, каково это — чувствовать что-то, помимо равнодушия. Живая снаружи и мертвая внутри. Так она часто говорила сама себе перед зеркалом, припудривая шрам или скрывая его за прядью волос.
Маленькая Мирослава за год оттаяла, привязалась к Анне и засыпала только на ее руках под рассказы о злых викингах и больших драккарах. Марина все также спала отдельно, но научилась видеть в Мире сестру, почти собственное отражение, стала ее тенью. Она находила в подруге все то, что не могла найти в собственной матери. С ней она училась говорить,
Несмотря на то что рожденные в один год Марина и Мирослава были как две капли воды, жили под одной крышей, воспитывались у одной женщины, Анна не делила свою заботу между ними поровну. Как бы она ни пыталась дать Марине все то, что давала Мирославе, мужской голос в ее голове тут же напоминал, кто Марина такая и как она родилась, что забрала у Анны в обмен на свою жизнь. Каждый раз, когда Анна смотрела на свою дочь, свое невинное дитя, и была готова вот-вот ее обнять и приголубить, мужское лицо тут же появлялось и улыбалось, потешаясь над Анной.
— Обними же ее, — низким тоном шептало это лицо. — Обними и меня. Я всегда здесь. Я всегда буду в тебе. Я всегда буду в ней.
И руки Анны предательски опускались, отправляли Марину самостоятельно чистить зубы и причесываться, легонько хлопнув ее по спинке меж лопаток.
— Убирайся! Я ненавижу тебя! Ненавижу! — кричала вполголоса Анна, отгоняя призрачное лицо, нависшее над ней.
— Все в порядке? — домработница зашла на кухню, чтобы приготовить завтрак.
Марта давно заметила особенности Анны: ее крики по ночам, спутанность сознания и мыслей, разговоры с самой собой, когда Анна зависала посреди комнаты, и ее глаза, казалось, становились совсем стеклянными.
— Ах, просто комар, — нервно смеялась нянечка и наигранно махала рукой еще пару раз.
Марта лишь качала головой, будто соглашалась. Она ничего не говорила Ирине, но стала пристальнее глядеть за нянечкой. Как бы Марта ни привыкла и ни прикипела к Анне за год, безопасность Марины и Мирославы была превыше всего.
— Нянечка, я сделала альбом, — на кухню влетела радостная Мирослава.
Она была уже помыта и причесана, пока Марина самостоятельно пыталась справиться в ванной со своими непослушными сухими кудряшками, но только выдирала их и стискивала маленькие молочные зубки от боли.
— И что же за альбом? — ласково спросила Анна, взяла его в свои руки и полистала.
Марта, стоящая рядом, заглянула в альбом и, зажав рот, с ужасом воскликнула. Мирославе это не понравилось. Она даже оскорбилась и оттолкнула домработницу от своей нянечки, чтобы та больше не смотрела ее рисунки, над которыми она корпела с неделю.
— Все хорошо, Марта, — оправдалась Анна. — Мирослава просто впечатлилась рассказами о викингах.
— Это просто кошмар, — произнесла домработница, всплеснула руками и покачала головой. — Там что, женщина горит в огне?
— Ее сожгли злые викинги! — маленькая Мира запротестовала и запищала. — Чтобы она отправилась в Вальхаллу вместе со своим хозяином Якобом!
— Может, не стоит трехлетнему ребенку рассказывать такие истории? — Марта не сводила своего обеспокоенного взгляда с Анны, которая продолжала листать альбом, разукрашенный фломастерами.
— Она другие не хочет, — вздохнула Анна. — Мире нравятся такие истории. Она только под них и засыпает.
— И как можно засыпать под такое варварство?! А что Ирина об этом думает? — не отступала Марта.