Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)
Шрифт:
И что же из этого вышло? Очередной, стократ страшнейший виток насилия, жестокости и несправедливости. Безумный в своей бесцельности террор. Циничная, кровавая оргия новых хозяев жизни.
Так, может быть, в этом и заключена подлинная природа человека? Может быть, та, казавшаяся приторно фальшивой, абсурдно неприспособленной к реальной жизни, христианская мораль, была все это время хоть каким-то сдерживающим фактором для тупого стада людей?
Он не стал объяснять ей этого всего вчера. Побоялся разочаровать ее. Потому что знал, что ей вообще не интересны ни социальные проблемы, ни общественные взгляды людей. Ей интересны сами люди и то, что в душе их. Однажды она сказала
К ней вообще почему-то удивительно тянет самых разных людей. Ну, конечно, она очень красива. Но что-то есть в ней еще и помимо красоты. Ему, например, почему-то всегда хотелось рассказать ей о себе больше, чем другим. Надя ведь тоже красивая женщина, хотя самому ему как-то трудно уже об этом судить. Они прожили вместе одиннадцать лет, но так никогда и не рассказал он ей о Павле Кузьмиче. А Вере рассказал вдруг.
Вообще в последнее время он чувствует к ней что-то особое. Что-то непохожее ни на какие другие чувства. Что-то, что никогда не чувствовал он к Наде. Он привык считать себя рациональным человеком, и никогда не придавал серьезного значения всякого рода поэмам о любви, которая неподвластна разуму, которой все нипочем. Надя в свое время - в институте очень нравилась ему, но женитьба его на ней была вполне разумным, обдуманным шагом.
Он намерен был много работать после получения диплома. Тогда была у него еще масса иллюзий относительно создававшейся на его глазах юридической системы страны. Мечтал он стать со временем известным на всю страну адвокатом, либо даже автором совершенно новых, неоткрытых до сих пор человечеством принципов юриспруденции. Смутно грезилась ему слава. И он понимал, что времени на девушек и холостые забавы немного отпущено для него. Надя нравилась ему, потому что была красива и умна не в пример многим другим знакомым его девушкам. Он ясно представлял ее своей женой: помощником в работе, способным оценить то, чем занимается он, другом, матерью его ребенка. Что уж скрывать важным было и отсутствие у нее, коренной ростовчанки, жилищных проблем. И на пятом курсе он сделал ей предложение.
То, что чувствовал он теперь к Вере Андреевне, было совсем другим. И прежде всего, следовало признать, что чувство это было совершенно иррационально. Он не представлял себе, что мог бы бросить ради нее семью, сына. Он не собирался пробовать соблазнить ее, сделать любовницей - для этого он слишком уважал ее. Но как-то незаметно он очень привязался к ней. Почему-то все время тянуло его быть возле нее. Если не видел он ее хотя бы день, начинал скучать, искал повод зайти - домой или в библиотеку. На работе, дома, за любым занятием он вдруг ловил себя на том, что думает о ней, вспоминает последний их разговор или готовится рассказать ей что-то при встрече.
Вчера на Советской в какой-то момент ему вдруг стало жутко при мысли, что может он теперь потерять ее дружбу. Он ясно ощутил, что останется тогда совершенно один в этом городе. Да, пожалуй, вообще - в этой жизни.
В квартире было тихо. Между неплотно сдвинутыми шторами в окне был виден кусок пасмурного неба. Будильник показывал четверть одиннадцатого. Хотелось почистить зубы и напиться кофе. Не хотелось только вставать.
То, что в следующую секунду увидел он, распахнув дверь в гостиную, было настолько ошарашивающим, невероятным, ни с чем не сообразным, что на минуту он застыл на пороге, оказавшись не в силах ни переступить через него, ни сказать ни слова, ни сообразить что-либо. За накрытым к завтраку журнальным столиком возле окна сидели в креслах: спиной к нему - Надя; лицом к нему... Нет, Паша отказывался понимать что-либо - Глеб!
Впору было ущипнуть себя за щеку, чтобы проверить, не продолжение ли это утренней дремы. Глеб, поднявшись из кресла, тоже как будто застыл на месте и смотрел на него радостно и глуповато улыбаясь.
Паша так и не смог сказать ничего. Он просто бросился к Глебу и обнял его. Тот, похоже, только что вылез из душа, был с мокрыми волосами и одет в Пашино спортивное трико. Он по-детски прижался к нему, пробормотал:
– Здравствуй, брат, - и поцеловал его в щеку.
– Ну и ну, - произнес, наконец, Паша, отстраняя и разглядывая его.
– Вот уж, нечего сказать, сюрприз. Ты откуда взялся?
– Из Вислогуз, - ответил тот, сияя.
– А что же такое Наталья Васильевна?..
– отпустив объятия, начал было он, но Надя, громко вздохнув, сразу перебила его.
– Иди, умойся, пожалуйста, - сказала она, - и садись завтракать. Я сейчас еще кофе сварю.
Паша и сам уже сообразил, что сходу начинать расспросы бессмысленно. Он еще несколько времени постоял перед Глебом, улыбаясь и разглядывая его, затем отправился в ванную.
Оттуда было слышно ему, как Надя прошла на кухню, развела примус. Игоря в квартире не было; должно быть, он уже гонял в футбол на пустыре.
Паша довольно долго пробыл в ванной: умывался, причесывался, чистил зубы - параллельно с внешностью приводя в порядок и мысли свои. Новый день начинался еще более безумно, чем завершился вчерашний. Вслед за радостью к сердцу его подступила тревога. Уже ясно было ему: какая бы история не стояла за этими чудом - беспокойств, а, вероятно, и опасностей принесет она никак не меньше, чем радости.
Убежать из следственного изолятора он, разумеется, не мог, соображал Паша, разглядывая в запотевшем зеркале несколько помятое отображение свое, ожесточенно орудуя зубной щеткой. Проще представить, что изолятор убежал от него. Но тогда каким же образом? Ведь не придумала же все это Наталья Васильевна. Значит, уполномоченный наврал ей. Ради чего?
"Ну и выходные!" - лохматя голову махровым полотенцем, пробормотал он чуть не вслух.
Когда он вернулся в гостиную, к журнальному столику уже придвинут был для него стул, в керамической кружке, приятно щекоча ноздри, дымился кофе, появилась чистая тарелка, и Надя, когда он подсел к ним, выложила на нее яичницу с колбасой. Пара обжигающих глотков черного крепкого напитка восстановили логической строй его мыслей.
– Ну, так, голубчик, - произнес он, намазывая хлеб маслом.
– Давай-ка сразу все подробно и по-порядку.
– Я Наде все уже рассказал, - как-то виновато развел руками Глеб, по телячьи глядя на него влюбленными глазами. Ничего ведь я такого не натворил. А вот теперь не знаю, что и делать. В общем, председателя я нашего напрасно послушался.
Он начал рассказывать, и по мере того, как небывалая ситуация разъяснялась перед Пашей, на душе у него делалось все более мрачно. История выходила скверная и очень небезопасная хуже, чем мог он даже предположить. Дело оказалось вот в чем.