Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)
Шрифт:
– Кто это - Маша Новикова?
– спросил он вслух.
– В нашем классе, ты видел - с черной косичкой.
Пройдя квартал, они свернули направо - в переулок позади Парадной площади. Игорь одной рукой поддерживал ранец, перекинутый через плечо, другой держался за ладонь отца. Справа от них за забором на фоне голубого неба возвышалась обшарпанная колокольня Вознесенского собора. На колокольне не было ни креста, ни единого колокола.
– Что все-таки решили с Шуриком?
– спросил Паша.
– Не будете
– Решили отложить вопрос, пока он не осознает свою ошибку. Да ты не беспокойся, мы его все равно примем немного попозже. Он тогда на классный час не пришел, поэтому решили отложить. А так ведь он не плохой совсем, только упрямый. Я ему несколько раз объяснял, что невиновного человека могут посадить в тюрьму в капиталистической стране, а у нас сажают только преступников и врагов. Но он говорит, что вышла ошибка, что его отца в тридцать пятом вызывал в Москву и хвалил Орджоникидзе. Ну и что же, Орджоникидзе ведь мог ошибиться, правда? Никто ведь еще не знал тогда, что он скрытый враг. А если б сейчас вышла ошибка, ты бы направил дело на доследование. Правда, пап?
Ничего не ответив Игорю, Паша оглянулся по сторонам, отпустил его руку, шагнул к двухметровому забору церкви, затем вдруг, размахнувшись, перекинул через него свой портфель, сам подпрыгнул легко, подтянулся и через секунду оказался сидящим уже на заборе.
– Давай-ка за мной, - сказал он.
– Ранец кидай.
Игорь на секунду даже застыл от удивления, но затем, рассмеявшись, бросил ему наверх ранец и не менее ловко, чем Паша, сиганул вслед за ним. Никем не замеченные, они спрыгнули по другую сторону забора и оказались на запущенном церковном кладбище.
– Ну, ты даешь, пап!
– с глазами, вытаращенными от восторга, смеялся Игорь.
– А если б Маргарита Ивановна увидела - вот бы удивилась.
Среди заросших травой могил валялись какие-то бочки, доски, ржавые металлические балки. Церковь с облупленными стенами, забитыми наглухо окнами была видна теперь целиком. Неподалеку от места, где спрыгнули они, Паша заметил в высокой траве какую-то скамейку, и они пошли к ней.
– А что мы тут будем делать?
– захваченный загадочностью происходящего Игорь даже говорить стал тише.
– Садись, - пригласил его Паша и первым опустился на почерневшую, но совершенно прочную полированную доску сиденья.
Скамейка эта, как оказалось вблизи, предназначена была когда-то для родных, приходивших к богатой и, должно быть, ухоженной семейной могиле. Три черных гранитных памятника, увенчанных гранитными же крестами, возвышались в метре напротив нее. От квадрата чугунной причудливого узора ограды, окружавшей могилы, осталась теперь всего одна сторона.
– Я просто хочу поговорить с тобой, - сказал Паша, и почувствовал в этот момент, что как раз совсем непросто будет подобрать ему слова для того, что хотел, что
Игорь притих и смотрел на него удивленно. Паша на минуту отвел взгляд.
"Георг Вильгельмович Вигель", "Александр Георгиевич Вигель", "Антонина Ивановна Вигель" - прочитал он про себя механически на полированных черных постаментах.
– Послушай меня внимательно, сынок, - произнес он, наконец, помолчал еще и тогда понял вдруг, с чего необходимо ему начать.
– И запомни - все, что я скажу тебе сейчас, ты сохранишь в тайне. Прежде всего - отец Шубина не был врагом народа.
– Как... не был?
– ошарашенно пробормотал Игорь.
– Почему же?.. Значит, это ошибка?
– И ошибки никакой не было. Все дело в том, Игорь, что настоящим врагам народа удалось пробраться в НКВД. И, пользуясь своим положением, они под видом врагов народа уничтожают теперь лучших людей страны, всех тех, кто действительно может быть ей полезен. Для этого они придумывают им преступления, которые не были совершены.
Игорь, казалось, забыл дышать.
– Но... как же их самих не разоблачат?
– К сожалению, пока это невозможно. Просто некому этого сделать. Самое страшное в том, что они пробрались в высшее руководство НКВД - в Москве, повсюду назначили на работу своих людей, и теперь очень-очень непросто с ними бороться. Тех, кто пытается разоблачить их, они немедленно арестовывают.
Он помолчал. Игорю, очевидно, нужно было время, чтобы вместить в себя сказанное.
– А... товарищ Ежов?
– шепотом спросил он, наконец.
Паша кивнул.
– Но тогда...
– пробормотал он, затем воскликнул.
– Тогда надо скорее рассказать об этом товарищу Сталину!
Паша покачал головой.
– Это невозможно. Товарищ Сталин окружен охраной из НКВД. Они никого не подпускают к нему из тех, кто мог бы рассказать ему правду, и проверяют все письма, которые присылают ему.
– Но... они же тогда могут убить его!
– в ужасе прошептал он.
Паша вздохнул.
– За это не беспокойся. Они понимают, что, если бы посмели они это сделать, народ немедленно уничтожил бы их самих. Поэтому их вполне устраивает нынешнее положение вещей.
– Но что же нужно делать?
– Лично тебе нужно прежде всего никому ни словом, ни полсловом об этом не проговориться. Даже лучшим друзьям. Даже Шурику. Даже маме. Когда-нибудь - может быть, скоро - их разоблачат, обязательно разоблачат. Но я должен был сказать тебе это сейчас, потому что сегодня я уезжаю из Зольска. Я понял это все, работая здесь, но я ничего не могу поделать в одиночку. Я должен был сказать тебе это, чтобы ты не верил, если вдруг и обо мне тебе скажут, что я враг.
– Значит, они догадались, что ты понял? Хотят тебя тоже арестовать?