Идальго Иосиф
Шрифт:
Члены Совета встали со своих мест, одновременно поклонившись герцогу.
– Постой, – уже в дверях услышал Иосиф тихий, вкрадчивый, но не менее властный, чем у герцога голос.
Иосиф обернулся. Архиепископ Кельнский – старик с колючим и цепким взглядом водянистых глаз, обращался к нему:
– В своих синагогах и между собой можете говорить что хотите, но любая попытка религиозных разговоров или споров с жителями Кельна будет незамедлительно караться смертью, – архиепископ прикрыл глаза, давая понять, что он сказал все, что считал нужным сказать.
Иосиф еще раз поклонился, бережно прижимая к груди свиток.
В этом свитке, который он торопился привезти в лагерь беженцев, были законы Магистрата
Глава 4
Было раннее утро. Дождь, ливший без перерыва последние два дня, решил отдохнуть, оставив на посту косматые, бесформенно-неопрятные тучи. Они, медленно перемещаясь, словно ища удобную позицию для новой атаки, нависали так низко, что, казалось, их можно развести руками. Порывистый ветер по-хозяйски носился по пустырю, раздраженно и задиристо теребя ветви сиротливо стоящих деревьев. Иосиф проворно выскочил из повозки и помог рабби Гершлю выбраться наружу. Рабби, зябко кутаясь в просторный испанский плащ, с силой сжимал руку Иосифа, боясь отпустить ее хоть на секунду. Они молча смотрели на унылый пустырь, некогда бывший местом блистательных подвигов немецких рыцарей. Огромное, превратившееся в сплошное месиво от частых дождей поле, сколько хватало глаз, напоминало картину из потустороннего мира: то здесь, то там хлопая, извивались на ветру, словно сказочные змеи, обрывки пестрых лент на покосившихся мачтах – флагштоках; среди причудливых, с воспаленными волдырями облезшей краски буреломов, бывших некогда трибунами для свидетелей чужой славы, большими и малыми кучами были свалены отбросы и хлам. Над пустырем стояло плотное, годами устоявшееся зловоние. Это была свалка, которой уже много лет пользовались местные жители.
Вдруг рабби часто задышал, зашамкал беззубым ртом и как подкошенный рухнул прямо в грязь, на колени. Он задрал голову и воздел руки к небу; жалкая, седая борода, как указующий перст, нацелилась в еле заметный, образовавшийся между тучами просвет, ведущий куда-то туда, к богу.
– Барух Адонай! Надежда наша и опора! За что испытываешь так детей твоих, Господи? Где взять нам силы, чтобы испить и эту чашу? – Рабби кощунствовал, выплевывая из горла свое сердце. По-стариковски скудные слезы текли из глаз, заполняя, как желобки, морщины на его изрезанном жизнью лице.
– Рабби, перестаньте. – Иосиф с силой оторвал внезапно отяжелевшего старика от земли. – Успокойтесь, Гершель! Поверьте мне, мы сделаем из этой земли сад. Так было всегда и так будет, рабби! Я обещаю вам это, – Иосиф утешал старика, как ребенка, пытаясь очистить его плащ от прилипшей грязи. – Здесь не так уж и плохо. Стоит очистить эту землю от мусора, и все будет выглядеть значительно лучше. Посмотрите – это поле ровное, как пасхальное блюдо. Нам не надо будет сносить холмы, и вывозить землю. Мы за пару недель очистим эти «Авгиевы конюшни» [5] и начнем строить! Увидите, Гершель, через два-три года здесь будет маленький рай!
5
Авгиевы конюшни – огромные и сильно загрязненные конюшни царя Элиды Авгия, очищенные Гераклом (греч. мифология); (переносн.) крайний беспорядок, запустение.
Раввин благодарно посмотрел на Иосифа: – Я верю тебе. Да, да, конечно, прости мне эту слабость. Ты ведь знаешь, мне лично ничего не нужно: я стар, и жить мне осталось немного. Но здесь, – Гершель постучал скрюченным подагрой пальцем по груди, – здесь много боли и слез за народ наш. Ты самый сильный и умный среди нас, – раввин неожиданно проворно схватил Иосифа за грудки. –
Иосиф оторвал побелевшие пальцы старика от своего плаща и очень серьезно, глядя ему в глаза, произнес:
– Я клянусь тебе, рабби, что разделю судьбу своего народа, какой бы горькой она не была. А сейчас едем обратно: надо собрать мужчин, организовать телеги и инструмент. Мы уже прямо сегодня и начнем. Дни становятся короче, надо торопиться.
Работы на пустыре шли полным ходом. В большой степени этому способствовала неожиданно теплая погода: был конец сентября, но солнце, словно очнувшись от долгой простуды, светило вовсю, согревая землю и души людей.
После долгих и шумных дебатов наконец было принято единственно, пожалуй, правильное решение: женщины, старики и дети остаются в лагере – вплоть до наступления холодов, а все трудоспособные мужчины, включая подростков, мобилизуются на стройку. Работами руководили братья Менаши – единственные во всей общине строители. Сначала было решено вывезти весь мусор: передробить и сжечь его, а затем, с помощью костров, попытаться, насколько это возможно, просушить грязь.
В течение недели был готов общий план поселения, и многие уже знали, на какой из будущих улиц будет стоять его дом.
Иосиф практически не бывал на стройке. Во-первых: это была не его сфера; а во-вторых и в главных: у него было очень много дел в городе. Евреи были кем угодно: ювелирами, гончарами, портными – только не строителями, и могли выполнять лишь подсобную работу. Предстояло договориться с местными мастерами, организовать доставку материалов, обеспечить питание и еще решить множество крупных и мелких вопросов, ежеминутно возникающих в ходе стихийного строительства.
В этой ситуации братья Менаши приняли решение: после приведения территории в порядок строить, в первую очередь, деревянные бараки по всему периметру поселения для того, чтобы люди могли принимать там пищу и жить с наступлением холодов. К тому же, эти бараки должны были служить еще и ограждением территории от огромного количества праздных зевак, каждый день, с самого утра, приходящих поглазеть на этот Вавилон. Иосифу, в кратчайший срок, предстояло договориться с кельнскими и окрестными строителями, посетить каменоломни и скупить там весь камень на корню, решить вопрос в Магистрате о продлении на территорию гетто городского водопровода и канализации и прочее, и прочее…
Так было еще сегодня. Но вечером планы Иосифа круто изменились.
Все, что было до этого самым важным и, казалось, совершенно неотложным, вдруг, померкло и отошло на задний план. Причиной этому стал Бенвенутто, поздно вечером, почти уже ночью, тихонько постучавший в дверь дома Иосифа.
Иосиф уже собирался идти спать, когда домоуправитель доложил, что пришел Бенвенутто по неотложному делу.
Они сидели в библиотеке, уютно расположившись у ярко пылающего камина. Ненасытный огонь своими многочисленными и жадными языками нежно ласкал сухие поленья, словно умелый любовник, знающий, как довести женщину до экстаза. Вечно суетливый и шумный Бенвенутто был тих и сосредоточен.
– Иосиф, – начал он. – Ты слышал, наверное, об Альфредо Мальдиви – банкире из Венеции?
Иосиф кивнул. – Я даже имел с ним кое-какие дела.
– Так вот, – итальянец поудобней уселся в кресле, – Мальдиви, вместе со своим братом из Генуи, завтра должны приехать ко мне, в Кельн. У них очень выгодное и, не скрою, рискованное предложение. Об этом мне сказал приехавший по торговым делам два дня тому назад поверенный Мальдиви.
Бенвенутто внезапно замолчал, завертел головой, прислушиваясь, и, поднявшись, «на цыпочках», подошел к двери. С минуту постояв, он резко распахнул ее и выглянул наружу: