Идальго Иосиф
Шрифт:
Иосиф покинул Магистрат, сел на коня и внезапно почувствовал: что-то в нем надломилось. Он бесцельно, медленно двигался по площади, тревожно прислушиваясь к возникшему в нем ощущению – впервые за несколько месяцев, не зная, куда себя деть. Ехать домой не хотелось – несколько дней добровольного заточения требовали перемен. В лагерь? Зачем? – Иосиф с ревностью и обидой подумал, что они прекрасно обошлись без него, даже не догадываясь, чего стоило Иосифу получить у герцога разрешение на их расселение. Да и к расспросам по поводу своего отсутствия Иосиф был сейчас совершенно не готов. Сделав несколько бесцельных кругов по Ратушной площади, он, для самого себя неожиданно, направил коня к ближайшей кнайпе [7] .
7
Кнайпа –
В кнайпе, расположенной в полуподвале большого жилого дома, царил полумрак. Время только перевалило за полдень, но внутри оказалось неожиданно много народа: крестьяне – раскрасневшиеся на утреннем морозе, только что распродавшие на ярмарке свою нехитрую продукцию, недоверчиво оглядываясь, бережно развязывали заскорузлыми пальцами мешочки с серебром, требуя вино и капусту. Отдельно, шумно обсуждая последние новости, в бесформенных и закопченных кожаных фартуках, по-хозяйски расположились коренастые кузнецы и чеканщики, сжимая в пудовых ручищах кружки с глинтвейном [8] . В дальнем и темном углу, в стороне от основной публики, отличаясь одеждой и манерами, обедала четверка смуглых итальянцев – скорее всего купцы, приехавшие разведать обстановку в городе. В воздухе стоял густой запах тушеной капусты и вареного мяса. Это было как раз то, что сегодня нужно Иосифу. Он хотел побыть один, среди случайных, незнакомых людей, которым не было до него дела. Иосиф чувствовал, что помимо его воли внутри вызревает нечто неподвластное ему и не контролируемое им; нечто, способное если и не изменить его жизнь, изменить его отношение к ней.
8
Глинтвейн (Gl"uhender Wein) – подогретое красное вино с сахаром и специями.
Иосиф выбрал не очень чистый, но отдельно стоящий столик, как бы спрятанный в тени чучела огромного, во весь рост медведя, и заказал себе кружку горячего вина.
Морозы в этом году ушли рано. Был конец февраля, и еще холодное, но уже подающее надежды солнце подолгу задерживалось над городом, медленно, словно нехотя, уходило за лес, чтобы назавтра обязательно вернуться обратно. Стройка возобновилась. Люди, пережившие первую свою настоящую зиму, возвращались к жизни, оживая вместе с природой.
Весь последний месяц Иосиф бездельничал. Он практически не выходил из дома, много читал, подолгу, даже днем, отсыпался. Мириам, всегда со времени их женитьбы, видевшая мужа урывками, была вне себя от счастья и тревоги. Иосиф очень изменился: он стал более внимательным и терпимым; всегда умелый – стал еще ласковей в постели. Они подолгу гуляли в парке. Молчали. Мириам заглядывала ему в глаза, пытаясь понять причину произошедших в муже перемен. Иногда она не поспевала за ним, отставала, с тревогой и любовью глядя ему в спину. Иосиф продолжал шагать, глубоко погруженный в мысли или безмыслие, подолгу не замечая, что Мириам уже нет рядом.
Они познакомились два года тому назад в Толедо, во время веселого осеннего праздника Суккот [9] . Мириам, которой третьего дня исполнилось пятнадцать лет, с визгом носилась вместе с подружками по просторному, празднично украшенному пальмовыми ветками и виноградными лозами шалашу; ела финики и инжир, фисташки и виноград. Ее детское сердце шумно и радостно стучало в полной, красивой женской груди. Уже ближе к вечеру, когда шалаш практически опустел, полог вдруг широко откинулся, впустив в полумрак яркое солнце, и Мириам, как на скалу, с разгона налетела на высокого, роскошно одетого, широко и белозубо улыбающегося мужчину. Она испуганно замерла, подняла по-детски бесстыдные глаза на вошедшего и залилась густой пунцовой краской.
9
Суккот –
Иосиф стоял на пороге света и тени – прекрасный, как языческий бог, крепко держа Мириам сильными руками. Мириам фыркнула и попыталась освободиться. Незнакомец, почувствовав это, засмеялся, прижал ее еще сильнее и, притворно насупив брови, легко оторвал ее от земли, поцеловал в губы. Мириам задохнулась; сердце, стучавшее мелко и часто, вдруг сбилось, ухнуло и провалилось. Она по-детски задергала ногами, уперлась кулачками ему в грудь и еле слышно, протяжно и обиженно прошептала:
– Пусти-и…
Иосиф чуть отодвинул Мириам от себя, бережно опустил на землю и, слегка разжав ее кулачок, оставил в нем что-то тяжелое. Он направился к выходу и, уже взявшись рукой за полог, – передумал, резко повернулся, и, пристально посмотрев на Мириам, быстро ушел – как и не был. Мириам долго и растерянно смотрела вслед исчезнувшему видению. Подружки стали тормошить ее, требуя показать, что оставил в ее руке незнакомец. Мириам очнулась, замотала головой, прогоняя уже не детские мысли, и разжала кулачок. На потной ладони, переливаясь всеми оттенками крови, сверкал изящный, золотой в рубиновой россыпи, тончайшей работы перстень.
Они жили бедно. Мириам была седьмым, самым младшим и любимым ребенком в семье Илиазара Эштеля – десятника на оливковых плантациях богатого помещика – дона Кристобаля Писарро. Спустя неделю, когда прекрасный и неземной образ незнакомца превратился в утратившее реальные черты сказочное воспоминание, когда запах, мужской и сильный, перестал слышаться Мириам по ночам, – у худой ограды их старого дома послышался мерный стук лошадиных копыт…
Свадьбу, многолюдную и веселую, сыграли через месяц. Мириам казалось, что это сон. Она вдруг стала самой важной персоной на целом свете. Как манна небесная, на нее посыпались прекрасные подарки – вещи, о существовании которых она даже не догадывалась: драгоценности, золотая и серебряная посуда, прекрасная одежда и греческие вазы. А потом, потом был ее солнце и бог! Он целовал ее медленно и нежно, почти не касаясь, а задевая, как мягкий ветерок, своими нежными губами; изучал, познавая вместе с замирающей от ужаса и желания Мириам ее тело и… не трогал.
И только через несколько дней, когда Мириам, привыкшая к присутствию мужской плоти, перестала дрожать и покрываться мелкими пупырышками, вошел в нее медленно и нежно, сделав Мириам взрослой и счастливой. Он был и оставался для нее богом. Единственным, что омрачало ее сказочную жизнь, было отсутствие наследника и продолжателя рода, которого она всеми фибрами души мечтала подарить Иосифу.
Глава 7
Иосиф шел по центральной улице еврейского поселения, которое, как и многие другие, спустя много лет, было названо одним очень емким, обидным и страшным словом – гетто. Лето было в разгаре. В Испании в это время трава уже начинала желтеть, сохнуть, сворачиваться трубочкой, пряча от требовательного солнца остатки сэкономленной от последнего дождя влаги.
Здесь все было по-другому: яркие, налитые частыми дождями краски цветов и листьев приятно радовали глаз; трава – сочная и густая, пружиня, сгибалась под башмаками, чтобы спустя мгновение снова гордо выпрямившись – продолжать жить.
«Вот так и я пытаюсь выпрямиться после каждого удара, – подумал Иосиф, внимательно разглядывая травинки под ногами. – Только краски уже не те, а привычки заменили желания»…
Иосиф решил пройтись пешком. Сегодня будет очень важное заседание, и ему хотелось еще раз все обдумать. В гетто уже было построено семь-восемь десятков жилых домов, синагога, школа, присутственное собрание, несколько лавок и мастерских. В воздухе стоял запах свежей краски и штукатурки. Это уже был маленький городок, отгороженный от большого и чужого мира каменной стеной.