Иерусалимские гарики

Губерман Игорь Миронович

Время щиплет незримые струны,и звучу я, покуда не сгину,дни мелькают, как пятки фортуны,а с утра она дышит мне в спину.Я нужен был и близок людям разным,поскольку даром дружбы одарен,хотя своим устройством несуразнымк изгнанию в себя приговорен.Решать я даже в детстве не мечталзадачи из житейского задачника,я книги с упоением читал,готовясь для карьеры неудачника. Я

в сортир когда иду среди ночито плетется пой Пегас по пятам,ибо дух, который веет, где хочет,посещает меня именно там.Видно только с горных высей,видно только с облаков:даже в мире мудрых мыслейбродит уйма мудаков.Я живу, в суете мельтеша,а за этими корчами спешкиизнутри наблюдает душа,не скрывая обидной усмешки.Моя малейшая затеядуше врага всегда быласвежа, как печень Прометеяглазам летящего орла. В этой мутной с просветами темени,непостижной душе и уму,я герой, но не нашего времени,а какого – уже не пойму.Я пристегнут цепью и замкомк речи, мне с рождения родной:я владею русским языкомменее, чем он владеет мной.С утра нужна щепотка слов,пощекотавших ум и слух,чтоб ожил чуткий кайфолов,согрелся жить мой грустный дух.Очень много во мне плебейства,я ругаюсь нехорошо,и меня не зовут в семейства,куда сам бы я хер пошел. Мы бестрепетно выносим на свети выплескиваем в зрительный залто, что Бог нам сообщил как секрет,но кому не говорить – не сказал.Ум так же упростить себя бессилен,как воля пред фатумом слаба,чем больше в голове у нас извилин,тем более извилиста судьба.Что в жизни вреднее тоски и печали?За многое множество прожитых днейнемало печальников мы повстречали –они отравлялись печалью своей. Каждый, в ком играет Божья искра,ясно различим издалека,и, когда игра не бескорыстна,очень ей цена невелика.Добру и злу внимая равнодушно,и в жертвах побывал я, и в героях,обоим поперек и непослушноя жил и натерпелся от обоих.Моей судьбы кривая линиябыла крута, но и тогдая не кидался в грех унынияи блуд постылого труда.Я люблю, когда слов бахромазолотится на мыслях тугих,а молчание – призрак ума,если признаков нету других. Живу привольно и кудряво,поскольку

резво и упрямохожу налево и направовезде, где умный ходит прямо.Очень давит меня иногдатяжкий груз повседневного долга,но укрыться я знаю кудаи в себя ухожу ненадолго.Именно поэты и шутыв рубище цветастом и убогом –те слоны, атланты и киты,что планету держат перед Богом.Я счастлив ночью окунутьсяво все, что вижу я во сне,и в тот же миг стремлюсь проснуться,когда реальность снится мне. На свободе мне жить непривычнопосле долгих невольничьих лет,а улыбка свободы цинична,и в дыхании жалости нет.Много всякого на белом видя светев жизни разных городов и деревень,ничего на белом свете я не встретилхитроумней и настойчивей, чем лень.Не стоит и расписывать подробней,что личная упрямая тропаестественно скудней и неудобнейпроспекта, где колышется толпа. Как ни богато естество,играющее в нас,необходимо мастерство,гранящее алмаз.На вялом и снулом проснувшемся рынке,где чисто, и пусто, и цвета игра,душа моя бьется в немом поединкес угрюмым желанием выпить с утра.Живу, куря дурное зелье,держа бутыль во тьме серванта,сменив российское бездельена день беспечного Леванта.Нисколько сам не мысля в высшем смысле,слежу я сквозь умильную слезу,как сутками высиживают мыслимыслители, широкие в тазу. О том, что потеряли сгоряча,впоследствии приходится грустить;напрасно я ищу себе врача,зуб мудрости надеясь отрастить.Где надо капнуть – я плесну,мне день любой – для пира дата,я столько праздновал весну,что лето кануло куда-то.Неявная симпатия к подонкам,которая всегда жила во мне,свидетельствует, кажется, о тонкомсозвучии в душевной глубине. Когда я спешу, суечусь и сную,то словно живу на вокзалеи жизнь проживаю совсем не своюа чью-то, что мне навязали.Я даже в течение дняклонюсь то к добру, то ко злу,и правы, кто хвалит меня,и правы, кто брызжет хулу.Рифмуя слова, что сказались другими –ничуть не стесняюсь, отнюдь не стыжусь:они просто были исконно моимии преданно ждали, пока я рожусь.