Играющий в пустоте. Великая печать
Шрифт:
И вот он – наш самый большой друг!
Фокус в том, что маска(например, красный нос клоуна, созданный Пьером Биландом, самая маленькая маска в мире) не обязательно должна быть на лице. Ее можно представлять в любой части тела, визуализировать разные ее формы, например, на Сцене Сердца. Таким образом, надевая маску, мы можем транслировать в мир основной клоунский принцип, точно так же как если бы надели ее на лицо.
Итак, вот он, тот штрих, вокруг которого все вращается. Тот центр тяжести, который и разворачивает вокруг себя бесстыдную фантазию о роли. Внешне этим штрихом может стать что угодно: прищур, подводка глаз, мушка, усы, шрам, локон страсти, отсутствие зуба, некий специфический жест, часть одежды, предмет, реплика, интонация и т. д. и т. п. Внутренне это может быть смысловая формула, идея, возбуждающая нас иллюстрация, наш персональный комплекс, эмоциональное состояние, миссия и многое, многое другое. Все это может быть маской, скрывающей нас от ужаса Пучины Многоглазой, от ужаса кровососущего безумия зрительских глаз.
Итак, фактура артистическойсвободы – это фактура смерти личностного,
Маской может стать все что угодно! Например, стиль игры, как катав театре кабуки. Это система определенных ограничений, которые актерам не разрешается нарушать. То есть они должны играть в рамках стиля. Но они имеют право на интерпретацию ката. Это очень хорошо использовал Мейерхольд, часто ссылаясь на условность театра «Но» и кабуки. Известно, что в этих театрах актеры непрерывно ведут диалог с невидимым миром, в котором (как бы) находятся предки человечества, или учителя, или боги. В этих театрах почти все актеры носят маску и именно благодаря ей «обретают возможность смотреть в лицо невидимого на сцене». Они играют так, как будто они посредники в диалоге с Богом. Одним словом: «надень маску – тогда боги примут тебя за своего и снизойдут до беседы» [205] . Поэтому и считается, что в этих театрах остались религиозные элементы, присущие жреческим инициациям. По словам М. М. Бахтина, например, «основное значение культовой комическоймаски – образ смерти». Если же обратиться к карнавальной культуре народов мира, то можно обнаружить, что она насквозь пропитана «ликами смерти». Неслучайно венецианская маска баута, по сути, тоже маска смерти. «Ее ношение во время карнавала предполагает временный отказ от собственного лица, индивидуальности, норм морали, средневековой корпоративной принадлежности. <…> На языке символов ритуальное занавешивание лица также обозначает смерть. Оно традиционно имеет место и в различных инициационных, и в свадебных обрядах (фата), где выполняет функцию обозначения переходного состояния, временной смети» [206] .
205
Воль-Гротт Т.Шаманские психотехники. СПб.: Северный мир, 1996.
206
Медникова М.Куда ведет «Путь Масок» // Новый Акрополь. 2004. № 6 (43).
И последнее: роль– не маска! Маска– это ничтожный «штрих», самая большая гордость талантливого артиста! Маскаможет быть меньше ноготка и тоньше волоса… она может быть прозрачной как мысль… и даже неосознаваемой самим артистом… И тем не менее это то, что делает рольживой! Позволяет цветку ролираспустить себя во всем блеске скрытой под маской органики! Теперь, следуя пословице: «Мысли глобально – действуй локально» [207] , приступим к непосредственной работе.
207
Ошо.Творчество. СПб.: Весь, 2002.
Ведь лучшая маска – действие!
Четвертая печать – действие!
Магическое слово имеет отношение как к сцене жизни, так и к театральным подмосткам. Можно сказать, что это самое главное, чему я научился у своего великого Мастера, профессора Зиновия Корогодского. Процесс обучения в его мастерской был организован таким уникальным образом, что «принцип действия» как бы имплантировался под кожу, в костную структуру… и сегодня каждый атом во мне вибрирует сознанием своей действенной (активной) природы.
Итак, я – Performer, человек действия, и более того, «я кажусь себе глаголом» [208] ! Говоря словами Джейка Хорсли, «я – Бог-глагол, а не Бог-существительное» [209] . Досадно, если до сих пор кто-то упорствует в определении себя как «существительного». Здесь еще и еще раз есть смысл обратиться к боготворимому моим великим учителем К. Станиславскому, к его сквозному действиюи сверх–и сверх-сверхзадачамкак к наиболее «могущественным манкам для возбуждения подсознательного творчества органической природы» [210] . Итак: «Мы – это становление. Мы – действие. Мы – процесс…» [211] Каждое мгновение мы – новый глагол… Мы все время развиваемся, изменяемся, играем… Но при этом важно понимать, что действие(и это одна из самых главных заповедей в мастерстве артиста) – неличностно!
208
Ричард Бакминстер Фуллер. Цит. по: Kehoe J.Money, success & you. Canada: Zoetic Inc., 1999.
209
Хорсли Дж.Воин Матрицы. СПб.: Амфора, 2004.
210
Станиславский К. С.Работа актера над собой // Собр. соч.: в 9 т. М.: Искусство, 1989.
211
Ричард Бакминстер Фуллер. Цит. по: Kehoe J.Money, success & you. Canada: Zoetic Inc., 1999.
Мастера дзенлюбят
212
Притчи и парадоксальные загадки Дзен. М.: Дельфин, 1999.
Михаил Чехов во всех своих теоретических выкладках указывает на этот важный нюанс: «На публику производит впечатление только творческое, сценическое (то есть внеличное), нежизненное переживание (независимо от того, как оно возникло)» [213] . Дидро в своем «Парадоксе об актере» говорит примерно то же самое: «Поразмыслите над тем, что в театре называют быть правдивым. Значит ли это вести себя на сцене, как в жизни? Нисколько. Правдивость в таком понимании превратилась бы в пошлость… <…> Величайший актер – тот, кто лучше изучил и в совершенстве передал… внешние признаки высоко задуманного идеального образа» [214] . А. Луначарский, первый нарком просвещения, в предисловии к «Парадоксу об актере» издания 1922 года пишет: «…Является глубоким и творчески возвышает актера утверждение Дидро, что он является подражателем даже в наиболее вдохновенных и возвышающихся над жизнью своих созданиях. Ибо как понимает Дидро это подражание? Он говорит, что великий артист создает сам для себя, поэтически творит, довершая работу драматурга, – величественный образ; призрак, галлюцинацию, которым потом и начинает подражать. Я не знаю так ли творит большинство артистов… но мне думается, что это действительно один из великих методов лицедейства» [215] . Дзэами Мотокиё вторит им: «Ведь и вправду, назвать подлинным мастером, видно, можно только того, чьи речи не бывают низменны, чей облик несет в себе сокровенную красоту» [216] .
213
Из ответов Михаила Чехова на анкету по психологии актерского творчества, составленную Государственной Академией художественных наук в 1923 г. // Театр. 1963. № 7.
214
Дидро Д.Парадокс об актере // Собр. соч.: в 10 т. Т. 5. М.; Л.: Academia, 1938.
215
Цит. по: Бутенко Э.Имитационная теория сценического перевоплощения. М.: Культурно-просветительный центр «Прикосновение», 2004.
216
Мотокиё Д.Предание о цветке стиля (Фуси кадэн). М.: Наука, 1989.
И что все это означает?
Использование личных чувств в актерской работе равноценно сексуальному акту с выбрасыванием семени, что истощает. И напротив, мастера знают, что личностные чувства, как энергию, нельзя выбрасывать наружу, но следует вводить во внутреннюю творческую машину и поднимать вверх, очищая и трансформируя в неличностный продукт, что, собственно, и есть искусство. В этом отличие мастеров от дилетантов – как в сексе, так и в творчестве!
Итак, в грубом стиле. Действие – это:1/3 искусства роли;1/3 – искусства актераи 1/3 искусства смотрения, то есть зрителя. На примере своего собственного опыта могу сказать, что в работе над ролью я не только держусь корней, не только стараюсь выписать партитуру своих действий, но и пребываю в двух других составляющих «единой электрической цепи».
Несомненно, действие очень важно, так как, «только имея хорошее „заземление“, вы можете осознать весь свой потенциал как существа, находящегося одновременно во множестве реальностей» [217] . «В этом состоянии человек настолько вовлекается, погружается в то, что он делает, что у него исчезает осознание себя как чего-то отдельного от совершаемых им действий. В этом „потоке сознания и деятельности“ нет нужды в рефлексии (осознавании своих результатов) – результат каждого действия мгновенно интерпретируется, причем часто на психомоторном уровне („живое созерцание“), а уж потом – на психосемантическом (интеллектуальном и духовном). Тело соединяет „я“ и внешний мир – оно становится местом взаимопроникновения пространств, энергий, вещей, движений души». [218] Здесь чувство себятеряется, и это происходит на высшей точке управления ситуацией. То есть «отсутствие „я“ в осознании не означает, однако, что человек потерял контроль над своей психикой или над своим телом. Его действия становятся средством выражения и реализации своего „я“ как системы отношений действительности. <…> Так всадник сливается в единое целое с лошадью, гонщик – с автомобилем. Спортсмен начинает „мыслить всем своим телом“, что свидетельствует об интеграции всех языков мышления и чувственного отражения в единую когнитивно-ментальную структуру сознания человека. <…> Здесь человек существует в предметной среде как демиург, создатель, который и творит ее, и отражает себя в ней» [219] .
217
Пинт А.Из гусеницы в бабочку. М.: Ангел Принт, 2000.
218
Майков В., Козлов В.Трансперсональная психология. М.: АСТ; Изд-во Ин-та трансперсональной психологии; Изд-во К. Кравчука, 2004.
219
Майков В., Козлов В.Трансперсональная психология.