Игры зверей
Шрифт:
– Ничего подобного! Просто, когда сталкиваешься с правдой лицом к лицу, все оказывается хуже, чем написанное на бумаге. Если Иппэй разозлится, еще куда ни шло. А если останется невозмутимым – это конец.
– Так, может, это и хорошо. Конец – значит конец.
– Да что ты понимаешь? Ты ж еще ребенок.
Кодзи растерялся. Он не понимал, к чему клонит Юко. А вдруг в порыве страсти он превратит ее как раз в такую женщину, какой Иппэй хочет видеть свою жену?
Но, невзирая на все сомнения, Кодзи совсем не нравилась абсурдная реальность, с которой пришлось столкнуться: Юко никак не желала меняться. При этом он понимал: если он сумеет сломить ее
– Так кого ты ненавидишь, мужа или меня? – спросила Юко вызывающе.
– Обоих. Хотя босса, наверное, сильнее.
– Ты странный парень. Я каждый месяц получаю от мужа денежное содержание, у меня вроде как есть любовник, – продолжила она. – Почему не оставить все как есть? Ведь в таком случае тебе никакого вреда не будет. Разве не так?
– Все дело в том, что ты врешь. Поэтому нельзя оставить все как есть. А я не могу позволить вранье, даже если оно меня не касается.
Так Кодзи показал себя во всей красе, высоко подняв яркое, блистательное знамя молодости. Двадцать один год. Красный военный мундир, медная труба поднесена к губам. Он любовался своим портретом без всякого стеснения. Способность открыто, не прячась, стряхивать с себя темные запутанные дрязги между окружающими людьми – привилегия молодости. Разве кто-то мог ему помешать?
Юко много выпила, но глаза у нее были трезвые. Она смотрела на Кодзи с видом человека, перед которым вдруг возникла непонятная картина или карта, где ничего нельзя разобрать. В полумраке бара она, как слепая, потянулась изящным пальцем к щеке Кодзи, но на полпути замерла. Ей показалось, что его щека в один миг стала твердой как камень.
Юко опустила голову, на ее скулу упала зеленая тень. Ледяным тоном, в котором сквозили нотки одержимости, она произнесла:
– Сегодня вторник.
Время между половиной девятого и девятью часами того вечера накрепко запечатлелось в памяти Кодзи, но еще ярче запомнилась статичная сцена, свидетелем которой он стал. Сложилось впечатление, что все участники – картинки, срисованные с живых людей.
Все происходило в обычной квартире. На кровати в глубине комнаты сидел Иппэй в накинутом на плечи халате из серебристого шелка. У его ног, сунув руки в карманы, сидела Матико в таком же шелковом серебристо-сером одеянии. Под халатами оба были обнажены. Над ними, мотая головой, гонял воздух покосившийся вентилятор на кривой подставке. Квартира была обставлена явно впопыхах, шторы не подходили к мебели ни цветом, ни фасоном. На ночном столике стояли недопитые бокалы и пепельница. Трюмо с расправленными крыльями створок, казалось, вот-вот проглотит всю комнату. Иппэй, бледный и усталый, выглядел больным.
На стук в дверь вскоре вышла Матико, поправляя воротник халата. Юко боком проскользнула в комнату, Кодзи последовал за ней. Матико отступила назад и села на кровать, Иппэй быстро натянул халат и сделал попытку приподняться.
Не было ни громких криков, ни ссор, до последней минуты события текли как вода, и вдруг все остановилось; между четырьмя участниками возникла почти непреодолимая прозрачная стеклянная стена, сквозь которую они смотрели друг на друга.
Картина довольно прозаическая и жалкая. И в то же время в ней было нечто странное, сюрреалистическое. Все выглядело настолько четким, резко очерченным, что невольно наводило на мысль о галлюцинации. Кодзи ясно запомнилась сильно измятая простыня, выглядывавшая из-под
В том, как Иппэй сидя торопливо натягивал халат и выбирался из постели, было что-то от персонажа комиксов. В этом состоял единственный изъян картины. Иппэй, видимо, догадался, что Кодзи именно так воспринимает его неловкие движения. И хотя ему удалось справиться с халатом и просунуть руки в рукава, его жесты были излишне суетливы.
Белые худые руки сорокалетнего мужчины боролись с непреклонным, недобрым сопротивлением подкладки халата и никак не могли выбраться на свободу из шелкового лабиринта. Наконец задача была решена. Провозись Иппэй еще какое-то время, это нарушило бы завершенность комикса, но в конечном итоге он все-таки сумел, пусть и не до конца, овладеть собой.
Две пары, замерев, смотрели друг на друга. И тем и другим казалось, что они видят перед собой чудовищ. Иппэй взял на себя роль командующего, решив, что должен первым открыть рот, и обратился к Кодзи, который по удачному стечению обстоятельств очутился рядом.
– А-а! И ты явился. Выследили, значит. Госпожа должна тебя отблагодарить.
Кодзи понял, что эти слова ужасно обидели Юко.
Но еще сильнее Кодзи задело другое: он испытывал горькое разочарование, чувствовал себя преданным. Когда в квартире появилась Юко, Иппэй не выказал бурного восторга, ничего даже отдаленно похожего.
Кодзи задумался: «Разве я не хотел дождаться от него радости? И если нет, как я смог вытерпеть полгода самоотречения и унижений?»
В самом деле, разве Кодзи не желал стать свидетелем мгновения, когда порочность человеческой природы воссияет на виду у всех? Момента, когда фальшивая драгоценность станет излучать блеск подлинного сокровища? Свидетелем этой радости, воплощения иррациональной мечты? Мгновения трансформации нелепого и абсурдного в торжественное и величественное? Кодзи любил Юко, жил этими ожиданиями и надеждой разрушить реальность ее защищенного мира. Он даже был готов смириться со счастьем Иппэя, если все это сбудется. В конце концов, хоть кому-то его старания могли принести пользу.
И вместо этого Кодзи увидел то, что уже давно набило оскомину: заурядную попытку что-то скрыть, сохранить видимость приличий. Неожиданно он стал свидетелем бесславного крушения драмы, в которую верил.
«Значит, так тому и быть. Если никто не может ничего изменить, тогда я сам…» – мелькнула у Кодзи мысль. Ему казалось, что земля уходит у него из-под ног. Но что и как можно изменить? Он чувствовал, что теряет самообладание.
– Дорогой, давай ничего не будем говорить и поедем домой, – измученным голосом еле слышно предложила Юко.
Это прозвучало так вяло и невыразительно, что Кодзи подумал с тревогой, не сошла ли она с ума.
Иппэй наконец высунул ноги из-под одеяла – волосатые, худые, белые ноги, – затем движениями, похожими на движения пловца, нашарил на полу тапочки и, запахнув халат, сел на кровати. Покончив с этим, он стал мягко уговаривать Юко, однако его слова не убеждали, а, напротив, вызывали отторжение:
– Знаешь, если ты будешь себя так вести и требовать, чтобы я отправлялся домой, все получится наоборот. Ты ведь это понимаешь, правда? Это же глупость, она тебе совсем не идет. Я приду домой, когда посчитаю нужным, а не когда ты скажешь. Поспешно завершать дела нехорошо. Так что, дорогая, возвращайся и Кодзи с собой возьми, а я приеду позже. Надеюсь, возражений нет? И потом, здесь же еще дама.