Игры зверей
Шрифт:
Кодзи разбирал смех, когда он вспоминал, каким взвинченным приехал сюда. Он раскаялся в том, что совершил, стал другим человеком, его больше ничто не беспокоило. Он хорошо спал по ночам, с аппетитом ел, загорел и выглядел теперь здоровее деревенских парней. Кодзи был свободен, и это приводило его в восторг. После работы он наслаждался безграничной свободой, в одиночестве отправляясь на прогулку. Даже в дождь он брал зонтик и шел гулять, так что вскоре изучил каждый уголок в деревне Иро. Юко познакомила Кодзи с настоятелем храма Тайсэндзи, от которого он узнал историю и географию здешних мест. В конце шестнадцатого века Иро находилась во владениях феодалов Мисима, но к концу правления сёгунов Токугава [13] перешла под власть клана Манабэ. В период реставрации Мэйдзи [14]
13
Токугава – династия сёгунов, начиная с Иэясу Токугавы, которая правила Японией более двух с половиной веков (1603–1868).
14
Реставрация Мэйдзи – политические, социально-экономические и военные реформы в Японии в 1868–1889 годах, в результате которых страна перешла от самурайской системы управления, возглавлявшейся сёгунами, к прямому императорскому правлению в лице императора Муцухито и его правительства и из отсталой аграрной страны превратилась в одно из ведущих государств мира; эпоха Мэйдзи длилась с 1868 по 1912 год.
Сообразительность и сноровка, с какими Юко управляла имуществом мужа-инвалида, а также резкая смена образа жизни поражали тех, кто знал ее в прошлом. Об этом она рассказала Кодзи, которого, впрочем, ее успехи не особо удивляли. А вот новое в поведении Иппэя с каждым днем озадачивало все больше. Иппэй сохранил привычку читать каждое утро газету, хотя ничего в ней не понимал. Просто сидел в тишине с раскрытой газетой, сквозь страницы которой просвечивало солнце, слегка покачивал головой вверх-вниз и оставался в такой позе довольно долго.
Случалось, Иппэй просил Юко принести его собственные литературные произведения.
Сборник стихов Георге был в элегантном переплете из немецкой мраморной бумаги, а критическая биография Ли Хэ – в обложке из плотной золотистой рисовой бумаги, на внутренней стороне которой красовался маленький черный лебедь.
Иппэй сидел за столом и обмахивался веером, который держал в левой руке, а увечной правой быстро листал страницы. Иногда его пальцы заплетались и страницы не переворачивались. Однако Иппэя это не останавливало.
Кодзи пристально наблюдал из бокового окна теплицы, отделенной от Иппэя маленьким садиком. Его несуразные движения выглядели отвратительно. Если дух Иппэя в самом деле уцелел, его внутренний настрой должен полностью соответствовать внешним проявлениям, то есть его литературным творениям. Несомненно, Георге и Ли Хэ по-прежнему жили в душе Иппэя. Однако его взгляд наталкивался на невидимую железную стену, из-за которой он не мог ни прочесть, ни понять все, что сам некогда написал.
В тюрьме Кодзи так же тянулся к внешнему миру, но его частые призывы, обращенные вовне, были напрасны и не находили никакого отклика. Теперь ему казалось, что он понимает Иппэя как никогда.
Что же все-таки стало с душой Иппэя? В каком виде она существует? Возможно, поначалу ее хозяин удивлялся, что не в состоянии понимать и выражать словами мысли, но затем, устав удивляться, превратился в иную разумную сущность, способную лишь внимательно наблюдать со стороны за происходящим вокруг. Его руки и ноги были скованы, рассудок запечатан. Его литературные труды, все еще блистая где-то далеко, не откликались на призывы и уплывали за пределы досягаемости по течению мрачной туманной реки. В каком-то смысле связь между духом и действием; цельный драгоценный камень, служивший источником уверенности в себе и мерилом его уважения в обществе, раскололся на две части, которые очутились на противоположных берегах этой огромной неприветливой реки и дополняли друг друга. Широкая публика считала сокровищем осколок на том берегу – литературное наследие, тогда как для нынешнего Иппэя оно представлялось лишь грудой обломков. И наоборот, если в глазах людей жемчужина на этом берегу, а именно – его душа, рассыпалась в прах, то самому Иппэю она
Неизменная кроткая улыбка нынешнего Иппэя тоже приводила Кодзи в замешательство. Настоятель храма Тайсэндзи говорил, что это признак духовного просветления, обретенного Иппэем. Юко предпочитала хранить молчание на этот счет.
Доктор часто спрашивал Юко:
– Не бывает ли у вашего супруга вспышек раздражительности? Может, он не дает вам покоя или вам действуют на нервы его капризы?
Всякий раз, получив отрицательные ответы на свои вопросы, доктор делал такое лицо, будто в чем-то подозревает Юко. Такие пациенты – большая редкость. Иппэй стал тихим и терпеливым, принимал реальность, как она есть, и на все отвечал мягкой беспомощной улыбкой.
Иногда Кодзи становилось не по себе от этой улыбки, которая раз за разом открыто извещала: Иппэй утратил надежду вернуться в свой прежний мир. Раньше он был на голову выше Кодзи по части веселья. Теперь он, похоже, превосходил Кодзи невероятной способностью стойко принять утрату самого себя.
А что же Юко?
Как-то Юко попросила Кодзи принести ей в ванную тальк. Она слегка приоткрыла скрипучую застекленную дверь тускло освещенной комнаты с фуро [15] и окликнула сидевшего в столовой юношу:
15
Фуро, о-фуро – традиционная японская ванна (или баня, но не с паром, а с очень горячей водой) в виде большой деревянной бочки с сиденьями внутри, в которой, погрузившись в воду по грудь, могут одновременно сидеть три или четыре человека; под бочкой располагается печь, постоянно подогревающая воду.
– Кодзи-тян! Кодзи-тян! У меня тальк закончился. В шкафу на верхней полке есть новая банка. Подай, пожалуйста.
Ванная в доме Кусакадо, видимо по желанию прежних хозяев, была очень просторной – восемь татами под фуро плюс раздевалка на три татами. Кодзи хотел передать тальк через дверь, но Юко сказала:
– Ничего-ничего. Заходи.
Как и следовало ожидать, Юко, приняв ванну, уже надела юкату из ткани с крупным рисунком, перехваченную в талии темно-зеленым поясом. Зачесанные на макушку волосы были влажными от пара, на затылке выступили бисеринки пота, блестевшие в тусклом свете, как вечерняя роса. Кодзи вспомнился шум теплого ливня, который в сумерках обрушился на крыши теплиц и принес с собой духоту.
Юко присела, и около ее ног Кодзи увидел странную картину. В неярком свете на боку лежал, как труп, исхудавший голый человек. Глаза его были закрыты и обращены к потолку, нижняя часть тела засыпана белой пудрой. Кодзи передал Юко банку с тальком и собрался уходить, но она остановила его:
– Тебе ведь тоже надо вымыться? Чего зря топить? Полезай сейчас. Вода такая чудесная!
Кодзи замер в проходе у открытой двери.
– Ну давай же, заходи! Он простудится на сквозняке. Да не стесняйся ты! Раздевайся и лезь.
В ладони Юко уже держала горсть порошка, зачерпнутого из новой банки. При скудном освещении он излучал холодную белизну, словно ядохимикат. Кодзи быстро скинул одежду в углу раздевалки. Дверь в ванную была приоткрыта, видимо, чтобы впустить теплый пар, поэтому закрывать ее он не стал.
Кодзи отмокал в горячей воде, его взгляд был прикован к раздевалке. Сидя в фуро, он ощущал странное одиночество, гнетущее и молчаливое. Такого чувства у него не бывало даже в тюрьме. В мире людей столько причудливых ритуалов (и все они порождены необходимостью)! Юко высыпала остатки талька на отмытое обнаженное тело Иппэя и мягкими движениями принялась тщательно растирать его по коже. В густых клубах пара мелькали ее белые пальцы, они то сгибались под острым углом, – казалось, между ними разворачивается какое-то жесткое соперничество, – то двигались расслабленно и лениво.