Империя проклятых
Шрифт:
Никита улыбнулся, и его полуночные глаза заблестели.
– Я назвал его Сокровище. В один из priedi отец позвал нас на ужин. И хотя мы часто бывали голодны, в тот вечер у нас был накрыт просто праздничный стол – отличное горячее рагу из свежего мяса. Отец убедил меня съесть все, что я смог, а потом привел меня в сарай. И там показал свежеснятую шкуру, висевшую на стене, и пустой чердак, где я прятал Сокровище. Тогда до меня дошло, чем я набил свой бурчащий желудок. А мой дорогой отец… он избил меня до полусмерти. Избил так сильно, что
– И что? Мне тебя пожалеть после этой сказки? – прорычал Аарон, сверкая глазами. – Того, кто разрушил мой город? Кто уничтожил целую нацию?
– Я рассказал ее, чтобы преподать урок. Самый важный в жизни. – Древний наклонился вперед, не сводя глаз с молодого дворянина. – То, что заставляет тебя переживать, делает тебя слабым! Жестокий воспользуется тем, что тебе дорого, чтобы поразить в самое сердце.
Никита откинулся назад, слегка раздвинув ноги.
– А Черносерд – не что иное, как жестокость, Златокудрый ты мой.
– Батист, – прошептал Аарон, наконец осознав угрозу.
Никита снова поднял наполненный бокал, и его голос стал тихим и темным, как дым.
– Готов умереть за него?
– Конечно готов.
Граф Дивок улыбнулся, и когда эти бездонные глаза впились в младолорда, древний заставил свою кровь стечь ниже и ниже, пока его пенис на бедре набухал теплом и жизнью, которые он украл у тех несчастных душ, которых убил в своей постели.
– Представляешь, каким великодушным хозяином в таком случае является великий Никита. Ибо он не приказывает тебе умереть, Аарон де Косте. – Черносерд скользнул рукой к своей промежности, медленно проведя кончиком пальца по гладкому упругому члену. – Он приказывает тебе лишь встать на колени.
Никита поднес бокал к свету, изучая свою кровь, темную, теплую, мерцающую. Скривив губы, он наклонил чашу, позволяя нескольким каплям пролиться на обнаженную грудь, на напряженный сосок, рубиновые брызги упали на полированный мрамор. Челюсти Аарон попытался сжать, но, хотя он, птенец, и отводил взгляд, но обнаружил, что смотрит на кровь, приоткрыв рот. И, все еще не сводя глаз с капитана, Никита наклонил бокал чуть больше, и воздух наполнился ароматом крови, пока он лил на себя содержимое. Теперь по его гладкому торсу, по твердым мышцам живота потекли ручейки, устремляясь к его фаллосу, который высоко вздымался между ними. Здесь он проявил особое внимание и опрокинул бокал, чтобы кровь полностью покрыла весь член и гладкий мешочек под ним, позволив остаткам, капля за каплей, вылиться на кончик своей набухшей головки.
– Скажи мне, красавчик, – выдохнул он. – Ты до сих пор не хочешь пить?
Аарон стиснул зубы, охваченный отчаянием. Он бы с радостью сражался, истекал кровью, умирал. Но обречь на костер свою любовь? Ради гордости? Интересно, сломается он или склонится?
И тогда мы поняли, почему Никита Дивок называл себя Черносердом. Заглянув в преисподнюю, мы мельком увидели бездну, разверзшуюся в его груди. Намек на абсолютное зло, таившееся под кожей этого бледного принца ночи.
– Ты не причинишь ему вреда? – прошептал Аарон.
–
Улыбка Черносерда была мрачной, как умирающий свет.
– Преклони колени, Аарон де Косте.
Аарон застыл, беспомощно сжав кулаки. Мы чувствовали, как мысли звенят в его голове. В нем не было ничего, кроме ярости, ненависти и самого мрачного оттенка отчаяния. И с низко опущенной головой – выбора у него не осталось – младолорд наконец подчинился, шагнул вперед, как человек, идущий к виселице, и опустился на колени перед черным троном. Никита окунул большой палец в лужицу крови, скопившуюся у него в пупке, и потянулся к своей жертве. Аарон вздрогнул, собирая волю в кулак, закрыл глаза.
– Как меня зовут, Златокудрый? – выдохнул темный принц, убирая руку.
– Никита, – прошептал Аарон.
– Нет. – Темные глаза сверкнули, бездонные, гневные. – Как меня зовут?
Тогда Аарон поднял глаза, и его взгляд стал таким же, как у древнего. Налитый кровью синий, смотрящий в пылающую черноту, кипящий абсолютной ненавистью.
– Хозяин, – прошипел он.
– Хорошо, – прошептал этот дьявол. – Очень хорошо.
Он протянул руку, и мраморные пальцы запутались в золотистых волосах.
– А теперь пей меня. Пей.
– Ох.
XIII. Когда кричат вороны
Диор широко распахнула свои голубые глаза в сгущающейся темноте, когда солнце уже давно село.
Днем она спала и видела сны, и губы у нее изгибались в улыбке, мягкой, как первый снег зимой. Но мы знали, что во сне она видела Лилид – сейчас в ней бурлила кровь древней, подавляя решимость и ослабляя волю. И когда Диор оторвала голову от камня, ее улыбка погасла, и сладость, которую она обрела за стеной сна, заглушила холодная реальность.
Руки у нее были скованы, шею охватывал железный ошейник с цепью, закрепленной в ржавом кольце на стене. Мать-Волчица обошлась с ней довольно строго, возвращая в клетку после побега, и кожу Диор покрывали синяки, под глазами залегли тени, а родинка на щеке стала такой же темной, как запекшаяся на полу кровь. В камере стояла жуткая вонь, и Диор взглянула на оставленный ей подарок – голову тюремщика, которого она не убила, но все равно приговорила к смерти. Все остальное, конечно, досталось грязнокровкам.
Дивоки не были настроены разбрасываться едой.
В горле у нее пересохло, в животе урчало – весь день ей не давали ни есть, ни пить. И вот робкое солнце снова зашло, ночь окутала нас своим покровом, и когда занавес опустился, мы все прекрасно знали, каким будет заключительный акт.
– Я в полной заднице, – выдохнула она.
Шшух-шшух-шшух-шшух.
Мы опустились ей на щеку, испуганные не меньше, чем она. Несмотря на все, что мы увидели, исследуя дун, в данный момент мы не нашли никакого выхода, и мысль о том, как ее привяжут кровью к Неистовым, была ужасающей. Диор просто заставят рассказать все о Праведниках, и если Дивоки раскопают место упокоения нашей старейшей… все эти знания, всю эту силу, все эти покаявшиеся души…