Империя проклятых

Кристофф Джей

Последняя лиат посмотрела на свои руки, и маркиз с удивлением заметил, что они дрожат. Вздохнув, чудовище переплела пальцы, чтобы унять дрожь.

– Но время – ужасная штука, грешник. И нести бремя сотен душ на протяжении сотен лет – такое мало кто может вынести. Голоса проклятых взывают к тебе во сне. Их воспоминания сливаются с твоими, и ты перестаешь различать, что принадлежит тебе, а что – им. И эти четверо знали: в конце концов их всех постигнет безумие. Поэтому, желая облегчить бремя, они решили, что бодрствовать одновременно будут только двое – остальные отправятся спать в вечных сумерках. И разбудят их через сто лет, когда придет их очередь бдеть. Так оно и шло. Вулфрик находился в Сан-Иве. Дженоа в Кэрнхеме.

Олеандр в Августине. И Марин, самая старшая из четверки, под Мэргенном.

Селин удивленно покачала головой.

– Их было четверо, и они несли бремя десяти тысяч проклятых душ. Судьбу мира на своих плечах. Но Дженоа потерян. Вулфрик исчез. Олеандр мог быть за миллион миль отсюда. Но я все же верила, что Бог привел нас в Мэргенн из-за Марин. И пока Диор спала у себя в камере, мы снова отправились на поиски нашей старейшей.

В городе не было ни укрытия, ни норы, до которой не могли бы дотянуться наши крылья, кроме Святой Усыпальницы, и при этом мы не знали страха – древние вампиры не смогли бы спать на священной земле. Итак, мы начали со сточных канав, с этих темных туннелей, извивающихся под Портунном и ведущих к морю. Ничего не обнаружив, мы направились к подвалам в Ольдтунне, старейшим в столице. Нам казалось, там могла бы найти приют наша Матерь. Следующим был городской некрополь, где одинокий красный мотылек порхал среди домов мертвых. И там, наконец, мы нашли обещающий осколок – знак, вырезанный на могиле давно умершего каменщика.

Символ Эсаны.

Мое сердце воспарило при виде черепов-близнецов и чаши между ними. Изображение было маленьким, изящно вырезанным в старом камне рукой того, кто давно превратился в прах, но все же оно доказывало, что Матерь Марин лежит где-то в этих руинах. Надежда еще не потеряна. Но приближался ненавистный рассвет, и мне тоже нужно было поспать, поохотиться, подлечиться. Ответы пока еще лежали за пределами нашей досягаемости.

В отчаянии мы вернулись в дун, паря над его покрытыми шрамами сражений стенами. Стены были усеяны клеймеными, собравшимися у пылающих жаровен и передававшими друг другу фляжки. Они пили отвратительно пахнущее варево из картофельной кожуры и гниющих сорняков на винокурне дуна – низкосортное оссийское пойло, известное как смоль. Оно воняло капустой, смешанной с кошачьей мочой, и мы слышали, что вкус его ненамного лучше.

Мы пролетели над этими ужасными клетками во внутреннем дворе, мимо кузнечного цеха, где склонился над своим горном несчастный Батист Са-Исмаэль. Пронеслись по оживленным коридорам, мимо статуи Девятимечной с зажатым в руке легендарным клинком. Но слегка сбросили скорость, прижав крылья к балкам, когда увидели, как по величественной лестнице внизу поднимаются четыре фигуры. Первой шла Киара, мрачная, точно грозовая туча. За ней следовали два оссийских кавалера, которые стояли на страже у дверей покоев Никиты и спасли Диор от падения с коварных каблуков. Челюсти сжались, руки лежали на мечах, а зеленые глаза смотрели на фигуру между ними.

Аарон де Косте.

На нем были только кожаные штаны и кожаный ошейник. Красивое лицо обрамляли золотистые волосы, а бровь и щеку пересекал шрам в форме крюка, подаренный ему моей темной создательницей, самой Лаурой Восс. Но на спине и руках мы увидели новые следы – там, где когда-то светила эгида Сан-Мишона, теперь бежали темные линии.

Мы поняли, что они вырезали чернила, засыпав раны пеплом, чтобы они больше не заживали к закату – это избавило его от бесконечной боли. Тот, кто выполнил эту работу, был мастером своего дела – возможно, Драйганн или его невеста Аликс, – татуировки Аарона не утратили своего великолепия. Но если раньше они сияли серебром, то теперь чернели ночью.

Голова Аарона была низко опущена, руки сложены ладонями вместе перед грудью.

Мы поняли, что он молился.

И снова мы почувствовали родство с этим падшим сыном Авелина, увидев, что

он не отрекся от своей веры. Хотя мы и не знали его, мы все равно боялись за него. И вот, несмотря на приближающийся рассвет, мы обнаружили, что следуем за ним по лестничному пролету к будуарам графа и графини Дивок. Войдя в вестибюль, мы увидели юную Ислу в красивом платье, выходящую из покоев Никиты. Ее рот кривился в легкой улыбке, а в руках она несла окровавленные простыни. Когда они вошли, она подняла взгляд на бывшего лорда своего города, ее губы были перепачканы кровью.

– Капитан, – прошептала она, и улыбка исчезла с ее лица. – О, нет, и вы тоже…

Аарон встретился с ней взглядом, на лице у него отразилось горе. Еще одна душа, которую он не смог защитить. Еще одно дитя, поставленное на колени перед этими монстрами.

– Мужайся, детка, – прошептал он. – Бог не оставит тебя.

Киара сердито посмотрела на Ислу, и та опустила глаза, пятясь со своей окровавленной ношей. Проходя мимо комнаты Лилид, мы увидели графиню, сидящую за столом и читающую какой-то пыльный фолиант при тусклом лунном свете. Из одежды на ней были только те самые две полоски прозрачного черного шелка. Поджав темные губы, она переворачивала страницу. У ее ног спал огромный волк, Принц, а на простынях распластался обнаженный красивый мужчина с проколотым горлом, и грудь его поднималась и опускалась. Мы вспомнили, что она говорила Диор, ее вопросы об Эсане. Лилид была достаточно древней, чтобы помнить падение Шарбурга, кровавый поход против моих сородичей. И хотя королевством грозно правил Никита, мы осознали: наша главная угроза таилась здесь, в ней.

– Шевелись, – прорычал один из клейменых, толкая Аарона в плечо.

Стиснув зубы, Аарон повиновался. Мы понимали, что он испытывал жажду – его бледность была почти смертельной, под глазами залегли тени. И хотя его обратили недавно, мы заметили, как это на него уже повлияло. Возможно, он и при жизни считался красавцем, но сейчас он был ужасающе, пугающе красив – бледный, обреченный и бессмертный. С гладкой кожей, золотистыми локонами, которые струились по обнаженной спине, тонкой бородкой, подстриженной стилетом, и глазами, горевшими от витавшего в воздухе аромата. Когда Киара распахнула двери в будуар Никиты, нас всех захлестнул поток эмоций: на щеках у Аарона затрепетали тени от длинных ресниц, а клыки обнажились в оскале абсолютного животного голода.

Кровь.

Внутри ждал граф Дивок. Он сидел в роскошном кресле, отделанном красным бархатом и темным железным деревом, а высокое окно за ним выходило на Волчий залив. Большая кровать с балдахином была застелена свежими простынями, тела, оставшиеся после предыдущего пиршества, убрала покорная Тля. Но в комнате все еще витал запах убийства.

В одном углу стоял мольберт с холстом, и еще больше холстов валялось повсюду – их сняли со стен и рисовали на чистой обратной стороне. Это были портреты: безымянных красавцев, мужчин и женщин, хотя среди них мы заметили несколько набросков Лилид, Киары и даже юной Ислы. Граф Дивок, очевидно, в глубине души считал себя художником, и, хотя он и впрямь обладал талантом, в этих произведениях таилось что-то неуклюжее и зверское: он не просто уничтожил картины Мэргенна, используя их в качестве основы, он еще и писал свои полностью и исключительно кровью.

На Никите был черный шелковый халат, свободно завязанный на поясе, он почти не оставлял простора воображению. Длинные, чернильно-черные волосы рассыпались по широким плечам, мраморные равнины и долины обнаженной груди, бугры мышц на животе. Лоб венчал железный венец с шипами, а бездонные глаза, холодные и темные, как воды залива, устремились на Аарона.

– Доброй ночи, Златокудрый.

Аарон ничего не ответил, сжав кулаки. Склонив голову набок, Никита взглянул на свою дочь, на молодых клейменых, стоявших рядом с ней. Кавалеры поприветствовали своего господина и быстро удалились по его невысказанному приказу. Но Киара задержалась.