Империя проклятых
Шрифт:
– Так он это назвал.
– И ты ему поверил? – Чудовище покачало головой, голос дрожал от холодной ярости. – Мой брат – пьяница. Хвастун. Но прежде всего – лжец.
– Что ж, – Жан-Франсуа тонко улыбнулся, – у всех мужчин есть свои слабости. Но я абсолютно уверен, что вы исправите допущенные им ошибки.
– Нет, грешник, – прошипела она низким и опасным голосом. – Я – ученица ужасного Вулфрика. Лиат из рода Эсана, присягнувшая на верность древнему договору, заключенному, когда эта империя была еще младенцем, вопящим в своей пятисложной колыбели. Я – хранительница сотни искупленных душ и тысячи
Чудовище покачала головой.
– Не трусиха я. И не предательница.
– Жаль. – Маркиз провел острым коготком по губам и неохотно кивнул. – И все же нельзя отрицать мужества, которое вы проявляете, отказываясь от рассказа, учитывая то, какие муки вы испытываете. Я восхищаюсь вашей честностью, мадемуазель Кастия. На самом деле… – Историк повернулся к столу и поставил на него бутылку. – Я даже выпью за это.
И, улыбнувшись, он сорвал длинным ногтем черную восковую печать. На него пахнуло ароматом: пьянящим, густым, отдающим железом. Жан-Франсуа услышал, как чудовище по ту сторону воды зашипело сквозь скрежещущие зубы, когда он разливал напиток, наполнив сначала один бокал, потом другой. Кровь, все еще согретая теплом тела раба, который ее нес, плеснула в хрусталь, темная поверхность была такой гладкой, что могла бы отразить маркиза, если бы у него было отражение. И, глубоко вдохнув этот великолепный букет, историк поднял бокал, приветствуя существо на другом берегу реки.
Хотя Жан-Франсуа не видел и не слышал, как двигалось чудовище, но заметил, что теперь оно стоит гораздо ближе. Ноги у самой кромки воды. Взгляд прикован к крови, когти впились глубоко в ладони. И все же вены у нее под кожей были такими пересохшими, а голод таким сильным, что из ранок не вытекло ни капли.
– Sante, – улыбнулся историк.
Жан-Франсуа пригубил, задрожав, когда жидкий огонь, насыщенный, как золотое стекло, глубокий, как океан, коснулся его языка. Он закрыл глаза и позволил крови заскользить по горлу, растекаясь от живота к кончикам пальцев. Когда он снова открыл глаза, чудовище все еще смотрело на него, дрожа, балансируя на самом краю стремительного потока и борясь каждой частичкой своей несчастной души с тем, чтобы не броситься в воду в тщетной попытке переплыть ее.
Чтобы напиться.
О Боже, чтобы утонуть…
Он взял второй бокал, наполненный до краев. Медленно поднявшись на ноги, маркиз протянул его существу на другом берегу реки.
– Так и будете молчать, мадемуазель?
Последняя лиат зашипела, и в горле у нее клокотали и ненависть, и страдание, и голод. Жан-Франсуа поднял предложенный бокал, изучая игру света в багровом сиянии.
– Как угодно.
И со вздохом выплеснул бокал в воду.
Падая, бокал ударился о край, разбился вдребезги, капли крови засверкали на камне темными рубинами. Чудовище упало на колени и с криком бросилось к воде, вытянув руку, скрючившись, царапая камень когтями. Но река вполне могла быть стеной пламени, и когда бокал исчез в потоке, лиат опустила голову, и с ее губ сорвался вибрирующий, душераздирающий стон.
– О Боже…
– У моей госпожи есть время, мадемуазель, – солгал историк. – В избытке. Я вернусь завтра, возможно, послезавтра, а вы пока попытайтесь взвесить свои страдания и свою честность. Кричать
Историк поднял фолиант. И, оставив бутылку открытой, чтобы она источала аромат в темноте, направился к дверям.
– Подожди…
Он остановился. Рубиновые губы изогнулись в улыбке.
– Великий Спаситель, п-подожди…
Жан-Франсуа обернулся. Чудовище все еще стояло на коленях у кромки воды, низко опустив голову и царапая ногтями камень. Несмотря на всю украденную силу, текущую в ее венах, и все ужасы, которые она творила, Селин Кастия на мгновение показалась той, кем она когда-то была. Девчонкой из нордлундских провинций. Сестрой. Дочерью.
Девушкой.
– Отдай нам б-бутылку, – взмолилась она. – И мы дадим тебе то, что ты х-хочешь.
Жан-Франсуа сердито вздернул подбородок.
– Если это какая-то уловка…
– Это не уловка. Боже, помоги нам.
Что-то среднее между рычанием и рыданием вырвалось у нее из горла, и историк понял, что чудовище плачет, вот только в ней не осталось достаточно крови для слез.
– Дай нам б-бутылку, грешник. И мы поговорим.
Жан-Франсуа медленно вернулся к столу, переступая с пятки на носок, и к тому времени, когда он достиг кромки воды, Селин дрожала так сильно, что, казалось, вот-вот развалится на части. Историк однажды провел четыре ночи, не утоляя жажды, и мог представить, какие муки она испытывала сейчас. Но все же, когда он увидел ее – этот ужас, эту легенду – такой униженной, это наполнило его чем-то близким к презрению.
И это существо я боялся?
Он швырнул бутылку через воду на пятьдесят футов, стекло блеснуло на свету. Лиат схватила ее в спешке, чуть не уронив, и кровь пролилась из открытого горлышка ей на руки. В отчаянии чудовище прижало горлышко к своей серебряной маске и перевернуло, выливая содержимое в жаждущий рот. Она пила без остановки, умирая от голода, совершенно несчастная. Быстро осушила бутылку и застонала, когда на язык попал осадок. И хотя рот у нее был заключен в клетку из чистейшего серебра, она все равно слизывала кровь с прутьев, со своих рук. Язык и пальцы шипели от соприкосновения с металлом, в воздух поднимались струйки черного дыма.
Жан-Франсуа сел на место, бросив взгляд на свой бокал, стоявший на столе рядом.
Историк достал из-за пазухи деревянную шкатулку с вырезанными на ней двумя волками и двумя лунами. Вынул длинное перо, черное, как взгляд наблюдавшего за ним существа, и поставил маленькую бутылочку на подлокотник кресла. Обмакнув перо в чернила, Жан-Франсуа встретился взглядом с темными выжидающими глазами.
Селин глубоко вздохнула, вдыхая запах крови и серебра.
– Начинай, – сказал вампир.
Книга третья. Неистовые
Багряная поляна. Одно только упоминание ее названия разжигает огонь в моем старом сердце. Угодники-среброносцы и бессмертные демоны, благословенные воины и бездумные трупы. Так много крови. Говорят, даже спустя тридцать лет снег все еще окрашен красным. И среди всего этого, с татуировками, горящими так ярко, что, казалось, все огни небес сияют у него на коже, стоял он, торжествуя, держа в руке обнаженный и залитый кровью клинок короля курганья.