In the Deep
Шрифт:
И теперь я еще больше хочу денег, чтобы самой стать на ноги. Я вообще много чего хочу. А вот остальные…
Майя, пожалуй, единственная, кто разве что сапоги мне не целовала после капитанского брифинга. Синдзи при всех обрисовал ситуацию с вызовом с борта «Голода». Избегая, правда, моих методов убеждения — о них он предпочел не рассказывать, даром что спящая красавица мирно отдыхала в трюме. Докторша горячо поддержала мою линию поведения и весь разбор полетов бросала потом благодарные взгляды. Вообще, не люблю людей. Они так часто считают, что ты о них заботишься, что аж противно.
Кстати,
Нагиса отреагировал философски. Этот тип опять был согласен с общим мнением и старался никуда особо не лезть. Прокомментировал парой слов — и все.
«Нагиса Каору, чертов зазеркалец».
Я встала, одернула майку и сняла с полки планшет корабельной сети. Виртуальный интеллект от скуки (или из вредности) затребовал полный комплект доступа, включая сканирование сетчатки. Я вошла в наблюдательное подменю и принялась там безобразничать.
Попросту говоря — подглядывать.
Мы так увлеклись космосом, что притащили его в человеческие отношения. И я сейчас говорю не о вакууме или радиации — я имею в виду расстояния. Они стали беспощадны. Мы тщетно ищем у звезд планеты, похожести с собой, анализируем спектральные классы, и все это — сквозь телескопы. Крутые телескопы, мощные и, несомненно, хорошие. Они называются «психодинамика для любителей», «как привлечь внимание вон того парня», «укротить девушку на одну ночь». Мы хотим понять ближнего любыми доступными средствами, а расстояния-то все больше и больше…
Правда, у таких, как я, есть еще видеокамеры по всему кораблю.
В отгороженном отсеке трюма на эвакуационном лежаке сидел Каору и смотрел на свою ладонь. В ладони плясал ослепительно-черный шарик. Шарик пульсировал. Я несколько секунд рассматривала это зрелище, а потом принялась натягивать штаны.
Где там мой «ударник»?
К двери в трюм я подошла уже в скафандре. Не ахти, не инквизиторская модель, да и ерунда это против мрази из зазеркалья, но лучше, чем гражданская одежда на голую попу. Я подняла пистолет и ткнула стволом в кнопку. Створки разошлись в стороны, и я осторожными шагами двинулась внутрь. Черт, тоскливо-то как. Оглушить, опционально — убить нахрен, взять за шкирку и вышвырнуть эту погань раз и навсегда с борта «Сегоки».
Я так не держала оружие с сопливого детства: обеими руками, перед собой, так, чтобы смотреть только поверх ствола, чтобы наверняка попасть, даже если заморочит голову, и сенсорный курок выставлен на минимальную чувствительность.
Каору даже не стал прятать свой черный сувенир с той стороны — просто поднял на меня взгляд.
— Знаешь, что это такое?
— Нет.
Черт, это я сказала? Я заговорила с ним? Какого…
— Я тоже не знаю.
Я смотрела, как чертова дура, на крохотную сферу тьмы, которая вяло кружила по раскрытой ладони, смешно подпрыгивая на пальцах. И вроде как надо бы спустить курок и закончить с этим, и вроде как все это понимаю, но стрелять не тороплюсь.
Каору снова оторвал взгляд от этого шарика:
— Извини, но ты выслушай сначала.
Извини? Что значит… И тут до меня дошло: он меня ведет.
— Скажу сразу: я понятия не имею, что с тобой делаю. И со всеми вами тоже. Просто делаю — и все. Ты ведь понимаешь уже, да?
Теперь — да. Да мы дважды должны были вышвырнуть ублюдка в космос. Первый раз — сразу после того, как он очнулся, второй раз, когда он проболтался про память с Макса-6. И ведь не пикнули! Каору одним махом стал своим, затерялся среди прочих проблем, и мы…
— Вы даже доверили мне роль, выдали дорогущий стелс-комбинезон.
Каору было грустно. Очень плохо и грустно.
— Я вообще даже не понимал, что делаю… Как будто инстинкт, это как дышать. Мне хотелось остаться с вами — и я остался.
Остался. Он стал одним из нас, влез к нам, наводил свой чертов морок, бродил тут, как привидение, и вылезал тогда, когда был в самом деле нужен, когда не вызывал подозрений. Он шастал тенью, слушал нас, и ему хотелось большего: быть своим по-настоящему, потому что он уже понял, что живет на «Сегоки» только пока действует его непостижимое колдовство. Но, увы, это лежало на поверхности, а вот глубже…
— …Я почти не сплю. Я вижу чужие сны, и не только сны с этой стороны изнанки. Те, другие сны иногда приходят и наяву. Мне и слов-то не подобрать, чтобы описать тебе, как это по-другому, не по-нашему. А потом я вдруг начал видеть полевую структуру. Представляешь? Какой-то сектор зрения стал словно бы… Сканером. Это продолжалось два дня.
Он контролировал себя. Каору, черт побери, держал себя в руках, хотя и рассказывал о несусветной ереси, с пистолетом, нацеленным ему в лоб и четкой перспективой улететь через воздушный шлюз. А еще — он не сошел с ума от всех этих дурацких возможностей: бесполезных, спонтанных, по большей части непонятных. Пока что не сошел.
— …Вот этот шарик, Аска. Может, я могу взорвать им «Сегоки». А может, он укорачивает мне жизнь, пока я с ним играюсь. А может, это просто какая-нибудь штука, которая вообще не нужна в этом мире.
Он поерзал на кровати и придвинулся так, что уперся лбом в ствол «талдама». Я почувствовала, как дернулся ствол, когда Нагиса с усилием нажал на него, будто стараясь вогнать оружие себе в голову.
— Это убивает, Аска. Понимаешь? Я просто хочу, чтобы кто-то меня принял. Чтобы кто-то был… Как друг. Наверное, по-другому я не удержусь. Я брожу среди вас, как в этом «Хищнике». Вроде есть. А вроде и нет.
Красные глаза смотрели на меня исподлобья, снизу вверх. Если бы я могла, я бы дрожала, наверное, потому что так не должно быть — и других мыслей я подобрать не могла ну никак.
Так, мать вашу, не должно быть.
— Я сейчас тебя отпущу. Можешь стрелять сразу. Наверное, я даже умру.
Слезливо. Жалко. Неестественно. Но он говорил правду, ведь никакая изнанка не исковеркает лицо: раз ты способен передать страдание, то оно будет либо правдивым, либо лживым. А Нагиса страдал, и мне почему-то вспомнился обормот. Вернее, вспомнилось, как я со своими подкожными драконами пришла к нему в поисках чего-то, что и сама не понимала.