Иная терра.Трилогия
Шрифт:
— Спасибо, но я предпочитаю классическую схему, — прокурор подошел к Канорову, закрепил на его воротнике микрофон. — Как вас зовут?
— Алексей Геннадиевич Каноров.
— Вы осознаете, где и зачем находитесь?
— Да. Я в зале суда, признаюсь в совершенном мною преступлении.
Вопросы сыпались один за другим, разные, но в сути похожие. Как, зачем, почему… Прокурор докопался до «лучшего друга», заставив Лешу признаться, как все было на самом деле, вынудил подробнейшим образом рассказать, как и что он делал, проникнув на комп Вертаска, что предпринял потом… Все шло по стандартной схеме. Кроме последнего вопроса.
— В результате
Алексей вздрогнул. В его взгляде, до того спокойном и даже почти равнодушном, заметался страх.
— Я… не… не хочу… Нет.
— Что? — потрясенно переспросил прокурор.
— Нет, не убедился.
— Это уже не относится к делу, господин прокурор, — властно, но слегка нервозно перебил судья. — Если у вас еще есть вопросы по существу — задавайте их, времени осталось мало.
Вопросов больше не было. Через пять минут действие препарата закончилось, на Канорова надели наручники и увели. Выглядел Леша страшно — его слегка трясло, взгляд не мог сфокусироваться, ноги заплетались. И ему было очень страшно. Если физическое состояние объяснялось побочным действием препарата, то страх явно имел совершенно иную причину. И причина эта звалась — Дориан Вертаск.
— Подсудимый, встаньте! С вас снято обвинение в покушении на жизнь, здоровье, безопасность и право на коммерческую тайну путем сетевого проникновения. Вы обвиняетесь в распространении запрещенной министерством безопасности литературы, и в сознательном и злонамеренном использовании поддельных документов и поддельного идентификационного чипа. Вам есть что сказать в свое оправдание?
— Нет, — хрипло ответил Стас. — Я признаю свою вину и ожидаю решения суда.
— Суд удаляется на совещание.
Вот и все.
Пятая часть
V.I
Безразличные грезы, прощаясь одна за другой,
Улетают, навечно покинув еще одного.
Что такое ад? Каждый представляет себе его по-своему. Кому-то видятся котлы с кипящим маслом, где черти варят грешников, кому-то — ледяные пустыни и острые пики, на которые нанизаны изнывающие от холода и боли люди, кто-то думает о терзании голодом и жаждой на манер Тантала, когда в изобилии есть вода и пища, но стоит к ним потянуться, и они исчезают. Кто-то более оригинален, и переносит в ад то, что ненавистно в жизни — бюрократию, вопиющую безвкусицу, недвижимые часами дорожные пробки или даже собственного непосредственного начальника. Стас об устройстве ада никогда не задумывался. До сегодняшнего дня. Теперь, когда приговор был оглашен, в голову полезли непрошеные воспоминания о рассказах старых знакомых, еще трущобных. Парни, кому удалось выбраться, бледнели при упоминании заключения, хоть не боялись ни бога, ни черта, ни полиции. Помещение отдела тестирования осужденных — ОТО — находилось все в том же здании следственного изолятора. Сразу после суда молодого человека перевели в ведение ОТО.
— Имя, фамилия, статьи, срок заключения? — безразлично поинтересовался толстый усатый мужик в сержантских погонах, сидевший за большим монитором.
— Станислав Ветровский, шесть-три-один, пункт «би», и семь-два-ноль, пункт «си», пять лет.
Сержант удивленно поднял взгляд.
— Я смотрю, тебя по полной закрыли, парень, — почти с сочувствием сказал он. — Ладно, что теперь… Профессия, навыки
— Обучался на психолога, почти окончил второй курс. Вожу гравицикл по правам, умею водить автомобиль, но прав нет. Особые умения — влипать в неприятности, — максимально равнодушно проговорил Стас.
Он понимал, что нарываться не стоило, но интуиция подсказывала, что этот человек сам по себе ему зла не желает, и даже чуть жалеет.
— Ты особо не зубоскаль тут, а то и без зубов остаться можно, — сержант даже не улыбнулся. — Здесь у меня почти все такие… с особым умением влипать в неприятности. Одна ошибка — ты не влип, ты вляпался по самую макушку. И от того, как ты себя здесь поведешь и покажешь, зависит то, в каких условиях ты проведешь остаток жизни. А ты молодой, сильный, лет тридцать выдержишь, поприносишь пользу… государству.
— Я приговорен к пяти годам, — поправил Стас.
— Ага, именно. А за год набираешь взысканий примерно на год. Вот и считай: год сидишь — год добавляется, год сидишь — год прибавляется. Так что…
— Но ведь выходят некоторые!
— А если хочешь выйти, и вовсе слушайся меня больше, чем отца родного!
— Я сирота.
— Мне какое дело? Короче, слушай сюда. Мне тебя, честно скажу, жаль. Потому на тестах распоряжусь гонять, как проклятого. Авось, получишь приличное распределение. А сейчас… так, куда бы тебя… ну, пусть будет второй сектор. Эй, вы, там! Конвой! Второй сектор, четырнадцатая камера.
На добряке-сержанте все мало-мальски приятное — насколько вообще может быть что-либо в заключении приятным — закончилось. Но обещание свое он сдержал, хоть Стас и не был уверен, стоит ли этому радоваться: тесты вымотали его до такой степени, что хотелось сдохнуть сию секунду, не сходя с этого места, и пусть мир катится ко всем чертям. Физподготовка молодого человека поставила крест на любых работах, связанных с тяжелым физическим трудом, его недополученная профессия новоиспеченному «рабу» нужна не была совершенно, равно как и навыки вождения — никто не станет заморачиваться с оформлением прав на вождение автомобиля, не говоря уже о том, что такая работа для заключенного считалась большим везением. Оставались результаты тестов.
И Ветровский сильно удивился, узнав о том, что у него, оказывается, имеются способности, достаточные для распределения в инженерный отдел корпорации «Россия». Об этом ему сообщил лично усатый сержант.
— Ну что, парень… Не повезло тебе, но это от меня уже не зависело. Хотя ты, может, и выпутаешься, если получится. Только мой тебе совет — не пытайся особо показывать свои способности, держись на среднем уровне.
— Почему?
— Ну ты дурак совсем, — покачал головой сержант. — Если ты покажешь себя хорошо, какой им смысл тебя отпускать? Придерутся к чему-нибудь или попросту подставят, и останешься там на всю жизнь. А так, если постараешься, лет через пятнадцать можешь и выйти… если еще захочешь, конечно.
— С чего бы мне не хотеть? — не понял Стас.
— Да с того, что после пятнадцати лет ты вообще ничего хотеть не будешь. Была бы постель, жратва, визор да бабы по выходным, и достаточно. Я таких насмотрелся в свое время. Животные, и только.
Ветровский напрягся.
— А на воле разве иначе? То же самое. Работа, дом, жратва, визор, постель. А завтра заново. Разве нет?
Сержант помолчал, раскачиваясь с пятки на носок.
— Да и на воле так же… совсем люд оскотинился. Дальше корыта никто смотреть не хочет.