Инфракрасные откровения Рены Гринблат
Шрифт:
— Усвоил. Спасибо!
— Bye, my love[120].
Пока Рена удивляется — как это английская игра для праздных викторианских дам добралась до Сенегала через Австралию, Канаду и Францию, они оказываются перед Музеем археологии.
Gioielli[121]
Войдя в первый зал, Рена чувствует настоятельное желание убраться от древнеегипетского искусства.
«Будь он трижды неладен, этот музей! Мы приехали в Италию на свидание с Тосканой! Древний Египет к нашим услугам в Бостоне,
Что — Тоскана? — вопрошает Субра. — Чем станет ваша встреча?
«Ладно, раз уж мы тут, давай бросим взгляд…»
Золотые монеты, отчеканенные пять тысяч шестьсот лет назад, драгоценные камни в оправе, витрины с колье, браслетами и серьгами: восторг! Тишина и прохлада залов… жужжание Ингрид, которая говорит и говорит, рассказывает о Роттердаме — былом и сегодняшнем, о трудных послевоенных годах… Заткнись! Рена с трудом удерживается от вопля. «Зачем ты приехала в Италию, в конце-то концов? Хочешь увидеть чудеса или нет? Ювелирное искусство Древнего Египта, изыск, существующий на свете с незапамятных времен! Оцени по достоинству или я тебя убью! — Она берет себя в руки. — Терпи! Фиванские куртизанки, носившие эти сногсшибательные вещи, тоже наверняка были ужасно болтливы…»
И имели рабынь! — подсказывает Субра.
Romulus е Remus[121]
На втором этаже Симон трогает дочь за рукав:
— Смотри, Рена!
Нетерпеливо дернув плечом, она поворачивает голову: доска розового гранита с фрагментом барельефа — ребенок, животное. Понятно…
— Что на ней, по-твоему, изображено?
— Мне ни к чему собственное мнение, папа, — отвечает она снисходительно-увещевающим тоном. — Все эти предметы много веков изучали специалисты — египтологи, историки, археологи. Они знают ответ на твой вопрос. Сейчас, подожди…
Рена находит номер, под которым значится экспонат, и читает вслух в назидательной экскурсоводской манере. [122]
— Крайне редкое изображение коровы Хатор[123], кормящей молоком фараона Хоремхеба[124], четырнадцатый век до нашей эры, преемника Тутанхамона. Вот и ответ на твой вопрос, — добавляет она sotto voce[125]. — Наши мнения никому не нужны!
«Моя грудь, — говорит она апарт[126] Субре, — напоминала настоящие сиськи, только когда я кормила, ну и в последние месяцы беременности. Неистовый эротизм. Глубинное непрерывное свободное наслаждение. Чистая радость — быть такой желанной и полностью удовлетворять другое существо.
Чувствуешь сумасшедшую легкость, осознавая, что другое тело так тесно связано с твоим, сначала внутри, потом во внешнем мире, и ты утоляешь его голод. Ребенок жадно захватывает маленьким ртом один сосок, крошечные пальчики играют с другим, и он съеживается, как от мужской ласки… На некоторых полотнах гениев Возрождения так же делает младенец Иисус…»
Но Мадонна никогда не обмирает! — замечает Субра.
«И правильно делает! — смеется Рена. — Это наслаждение нужно скрывать от мужчин, чтобы не ревновали, они нервничают, когда их не подпускают, не уверенные, что их любят и желают, что действительно в них нуждаются…»
— Понятно, — говорит
— В каком смысле? Вообще-то… Подожди…
Ну, раз отец просит…
Рена переводит взгляд на доску.
Двухтонная глыба розового гранита. Вывезена из Египта римлянами… Римлянами?
Когда, почему? Смотри. Что ты видишь на барельефе? Мальчик сосет животное.
«Гос-с-поди… Отец прав, — говорит себе Рена, — а все специалисты — придурки. Египтологи — идиоты, и аннотацию к экспонату они написали безграмотную. Римляне в третьем веке нашей эры дали себе труд перевезти из Египта монументальную скульптуру — только подумайте, что это был за труд: вес плюс расстояние и никакого Суэцкого канала! — потому что узнали в персонажах себя. В Хоремхебе — Ромула, в Хатор — Волчицу.
Все логично.
Очко в твою пользу, папа.
Хоремхеб сосал Хатор… Ромул — Волчицу… Иисус — Марию, Джованни Пико[127] — Джулию Боярдо… А ты, папа? К какому соску тебе нужно приникнуть, чтобы стать бессмертным?» «Бабуля Рена стала матерью в мрачных 1930-х годах. Эпоха изгнания, нужды и преследований всех европейских евреев. Случись ей дать грудь детям, они впитали бы с материнским молоком только страх и горечь…»
Так и куются судьбы… — философически замечает Субра.
«Я точно знаю, что мы с Роуэном были для Лизы Ромулом и Ремом. Рем — последыш, лжец и узурпатор. Я знаю, что в первых скульптурных изображениях Римской волчицы, символа Вечного города, за ее сосцы цепляется только Ромул… Теперь эта сцена хорошо мне известна. Прошлым летом Роуэн, смеясь и плача, просветил меня».
Рассказывай, — говорит Субра.
«Я полетела в Ванкувер на сорокадевятилетие брата. Он не пожелал “идиотничать, как все”, дожидаясь пятидесятилетия.
— Зачем всегда праздновать круглые даты? — спросил он меня по телефону. — Я ненавижу круглые даты. Мне приносит удачу семерка, вот я и отпраздную семь раз по семь лет! Заглядывай, если сможешь, Рена…
И я отправилась в дорогу…
От Парижа до Ванкувера шесть тысяч километров. Это расстояние нужно преодолеть, чтобы увидеть зеленые глаза старшего брата, которые мы оба унаследовали от нашей мамы-австралийки. На празднике было море джина, кокаина и других волшебных веществ, а потребляли их пятьдесят друзей Роуэна — музыканты, писатели и артисты, в основном гомосексуалы обоих полов. К трем часам ночи мы наконец остались одни, Роуэн предложил продолжить веселье, я сказала согласна-согласна-согласна, потому что всегда соглашалась с братом. МУ меня уже завтрашний полдень, какой тут сон?” Роуэн засмеялся. И мы проговорили еще три часа, а может, больше, джин развязал ему язык, и на рассвете он рассказал, как я вошла в его жизнь четырехлетнего мальчика.
— Ты отняла у меня Лизу, — сказал он. — Помню, как однажды она кормила тебя, приложив к левой груди, я забрался к ней на колени, потянулся к правой, а она меня оттолкнула. Маму интересовала только ее крошка, и я захотел убить тебя, понимаешь? Я не замысливал преступления, просто жаждал, чтобы ты исчезла и все стало, как было. — Роуэн хохотнул. — Не такая уж наглость с моей стороны, согласна? Вполне разумное желание. Я собирался сделать все по-тихому, без крови. Перекрыть кислород, чтобы ты вернулась, откуда пришла. — Он снова рассмеялся. — Ты спала, я положил тебе на лицо подушку, но ты проснулась, раскричалась, прибежала насмерть перепуганная мама: