Инквизитор. Охота на дьявола

Колотова Ольга Евгеньевна

— Нет.

— В таком случае, не походил ли он на ужасную косматую обезьяну?

— Или на черного козла?

— Он изрыгал пламя?

— Послушайте, святые отцы, — возмутился де Гевара, — сдается мне, вы куда лучше меня знаете, в каком виде являются человеку черти!

— Сын мой, — покачал головой епископ, — зря вы порочите служителей церкви. Зря вы порочите всех служителей церкви.

— Я надеюсь на вашу справедливость! — де Гевара как будто заметил доброжелательность епископа.

— И зря вы связались с нечистой силой, — продолжал его преосвященство. — Разве вы никогда не получали предупреждения… свыше?

— Получал…

— Вот видите!

Бартоломе вдруг показалось, что

в словах епископа присутствует какой-то тайный смысл. Однако де Гевара ответил епископу с тем же напускным, как думалось Бартоломе, простодушием:

— Я всегда следовал голосу совести, святые отцы, и мне не в чем себя упрекнуть!

Затем де Геваре продемонстрировали некоторые предметы, найденные в его подвальной лаборатории, в том числе и отвратительную Руку Славы, однако тот заявил, что эти вещи ему не принадлежат, что он их никогда не видел и вообще понятия не имеет, что это такое. И произнес все это с таким наивно-простодушным видом, что на месте инквизиторов никто не усомнился бы в правдивости его слов. Инквизиторы же никому не верили по долгу службы. Брат Себастьян, для которого виновность де Гевары не вызывала ни малейших сомнений, решил, что колдун — превосходный актер, но избрал неверную тактику защиты: уж слишком много против него было прямых улик. Ему следовало бить себя в грудь и каяться, только таким способом ему, может быть, и удалось бы сохранить жизнь.

Рассчитывая, что после нескольких дней, проведенных в камере, заключенный как следует осмыслит свое положение и перестанет запираться, Бартоломе подал знак к прекращению допроса.

— От него будет очень трудно чего-нибудь добиться, если не применить пытку, — заключил брат Эстебан.

Ему было обидно, что вместо молоденькой девушки ему, скорее всего, придется пытать грубого мужчину, но все же это было лучше, чем ничего.

— Посмотрим, — отозвался Бартоломе.

Часть вторая

Смерть гробокопателя

Круглая луна повисла над колокольней собора св. Петра. Ни одно облачко не закрывало яркие, крупные звезды. Часы городской ратуши пробили полночь. Но город еще не спал. Где-то звенела гитара, откуда-то доносилась песня. На крыше ее подхватил хор бродячих котов.

В этот час прекрасные дамы, скрываясь за шторами и балконными решетками, ждали своих кавалеров. И звучали под окнами и балконами серенады, иногда прерываемые звоном скрещенных клинков. И то, и другое смолкало, когда слышался мерный шаг ночного дозора.

И лишь в одном конце города господствовала полная тишина. Могильная тишина. Это было городское кладбище, примыкавшее к францисканскому монастырю. Никто не решился бы ночью нарушить покой могил.

Старый сторож запер решетчатые кладбищенские ворота, повесил на них тяжелый замок и остановился, хозяйским взглядом обозревая ряды могил.

— Спите, спите спокойно, мои милые, — сказал он, очевидно, обращаясь к мертвецам. — Никто вас не потревожит. Вы ведь не в обиде на старого Педро? Если он иной раз и беспокоит вас, вы ведь его простите, не правда ли?

Постояв так четверть часа и, очевидно, удостоверившись, что на кладбище, кроме него самого, и, вероятно, призраков, никого больше нет, старик направился к своей убогой хижине, прилепившейся к монастырской ограде. Оттуда он вернулся с лопатой, закинул ее на плечо и бодро зашагал в дальний конец кладбища.

Педро Рамирес, кладбищенский сторож, а заодно и могильщик, был седым, сгорбленным, но еще крепким стариком. Он вполне справлялся с тяжелой работой. Его жилистые руки еще не ослабели, короткие кривые ноги не подгибались. Однако от долгого пребывания в одиночестве (или в компании мертвецов, что почти одно и то же) он приобрел привычку разговаривать вслух сам с собой.

— Вот

здесь, — сказал он, остановившись около небольшой свежей могилки. — Здесь я закопал этого бедного мальчика. Он был совсем крошкой, и гробик такой маленький. Ну, теперь ему ни к чему его бедные, хрупкие косточки. Душа его на небесах, а трупу — ему все едино, — и старик, вместо того чтобы рыть новую могилу для очередного покойника, принялся раскапывать свежую могилу ребенка. Рыхлая, не успевшая слежаться земля легко поддавалась. Старик работал умело и быстро.

— Выдам его за некрещеного, — рассуждал Педро. — По размерам он вполне подходит — ему всего несколько дней от роду. Но умер он вполне по-христиански, иначе его не похоронили бы в освященной земле. Продам трупик колдуну. Он должен дать хорошую цену. А если он не возьмет, отнесу старой ведьме. Она, правда, скряга порядочная. И, к тому же, еще не расплатилась со мной за руку покойника, что я принес ей две недели назад. Правую… Нет, левую… И за трех жаб она тоже не заплатила. В следующий раз будет ловить их сама. Впрочем, жаб я ей готов даже простить. Мало их, что ли, в пруду прыгает… А вот за руку надо взять не меньше десяти эскудо [14] . Никак не меньше. Вот колдун — тот платит аккуратно. Сразу же. Медью, правда, ну да уж Бог с ним… Решено. Ему и отнесу бедного крошку. Только что-то колдун давно не давал о себе знать…

14

В Испании XVI–XVII вв. имели хождение следующие монеты: дукат (простой и двойной, соответственно равный 2 или 4 эскудо), эскудо (золотой или серебряный, золотой эскудо равнялся 13 серебряным реалам), реал (серебряный или медный, серебряный равнялся 4 куатро, либо 8 очаво, либо 34 мараведи (медная монета), бланка — мараведи.

Лопата ударилась обо что-то твердое — это была крышка гробика. И тотчас же чья-то тяжелая рука легла на плечо старика. Педро вздрогнул, как человек, которого застигли на месте преступления. Вздрогнул, обернулся и обмер. Перед ним стоял дьявол. Огромный, рогатый.

— Господи, помилуй! — пролепетал Педро, поспешно перекрестился, рухнул на колени прямо на гроб и начал шептать слова молитвы.

Но дьявол только захохотал.

— Вот как — ты взываешь к Богу! Ты, Педро Рамирес, святотатец, гробокопатель, осквернитель могил! Бог давно отвернулся от тебя, проклял тебя и отдал тебя мне! Мне! Отдал и душу твою, и тело!

Дьявол сгреб Рамиреса за воротник и вытащил из наполовину раскопанной могилы.

— Ну, Педро Рамирес, расчленитель трупов, скажи, где твое место? В аду, в самой глубине преисподней, в кипящем котле! Неужели ты думал избежать расплаты?! Иди ко мне, иди! Ты мой, навеки мой! Куда же ты?

Дьявол протянул к старику когтистые, волосатые лапы. Педро вскрикнул и пустился бежать так быстро, как только позволяли его короткие, кривые ноги. Обезумевший гробокопатель петлял среди крестов и могил, а его большими прыжками настигал черт. Старик бежал в сторону монастыря. Там думал он найти спасение, надеясь, что дьявол не переступит порог святой обители.

Старик закричал — его никто не услышал. Но даже если бы кто-нибудь и услышал этот вопль ужаса и отчаянья, раздавшийся среди могил, разве он поспешил бы на помощь, а не бросился бы со всех ног прочь от проклятого места?

Старик задыхался. Далее из его груди вырывался уже не крик, а хриплое, прерывистое дыхание, похожее на всхлипы.

— Еще никто не ушел от судьбы! Еще никто не ушел от возмездия! — раздавался за его спиной хохот дьявола.

Старик споткнулся, рухнул на чью-то могилу и почувствовал, как тяжелая нога придавила его к земле.