Иностранцы
Шрифт:
– Я тебе одному правду скажу...
– бормотал Генка, оглядываясь на жену. Вот, при Таньке-Встаньке... это когда я заболел... на снегу уснул, а она в слезах дома лежала, не вышла посмотреть... ну, устала баба... вот и отморозил я все эти дела...
– Тогда извини меня, - тихо отвечал Френсис Генке.
– Получается, не ты ее не бросил, а она тебя?..
– Да как она может бросить?! Ей уж за тридцать.
Френсис хотел что-то сказать, но только вздохнул и положил руку на плечо Генки. А тот вдруг, покраснев, залопотал что-то невразумительное, выскочил в сени, вбежал с топором, подал Френсису и плашмя лег на пол.
– Смотри!..
–
– Глянь сюда!
– Чего тебе?..
– неловко улыбаясь и играя плечами перед гостем, спрашивала она.
– Никому не доверяю, а ему доверяю! Он добрый, добрый...
Вот моя шея, друг Федя... если виноват в чем, руби!
– Ну, не надо, ну, хватит...
– тяжело смутился Франсис и отнес топор подальше, в чулан, за дверь.
На поход к Павлу Ивановичу у англичанина уже не хватило сил - шляясь по морозной ночи в распахнутой дубленке с новыми друзьями, выслушивая их проклятья, афоризмы и речи о гибнущей России, Френсис сильно простудился и вскоре слег с температурой 39.
Полупьяная троица пришла было навестить щедрого друга-иноземца, но в воротах встала, как столбик, жена. Она тихо и твердо молвила вполне по-русски:
– Пожалуйста, оставьте нас в покое. На этом все.
– Н-ну хорошо...
– то ли с угрозой, то ли растерянно ответил их главарь, пузан в бороде, и три человека медленно, оглядываясь, потащились к огням своих изб.
И после этой встречи семья Френсиса долго не видела знаменитых пьяниц села Весы.
4.
Но как-то после Нового года Элли пошла в сельский магазин за хлебом и вернулась бегом, перепуганная. Сбросив турецкую шубейку, изукрашенную цветами на спине, она пошепталась с Френсисом, родители отослали сына в мастерскую и, закрыв двери, сели держать совет.
– Как можно точнее, что ты слышала, - потребовал Френсис.
Выскочив из дома на мороз (а Элли всегда, можно сказать, не ходила, а неслась стремглав), встречая по дороге местных сельчан, она удивилась, как странно все они на нее смотрят.
Кто-то из женщин вовсе не ответил на кивок. А некоторые разглядывали Элли отчужденно, будто в первый раз видели. "Господи, да что случилось? недоумевала она.
– Может, из троих алкашей кто-то умер, и теперь мы виноваты?.."
Все прояснила продавщица Лида, смуглая казачка с золочеными зубами ( к счастью, в магазине больше никого не осталось, поскольку малининский хлеб разобрали):
– Ой, а че же вы стеснялись?.. Таились-то зачем?..
– Оказывается, она была в Малинино, и там между делом у нее спросил на оптовой базе один из начальников, как, мол, в Весах поживают Николаевы, хорошо ли прижились. "Какие Николаевы?" - естественно, удивилась Лида. "Как какие? Ну, которые в новом дома, у плотбища." - "Англичане?" - "Да какие они англичане... ну, жена вроде когда-то где-то переводчицей работала..." - "Да быть того не может, - возражала Лида.
– Они еще вчера ни тятя, ни мама выговорить не умели." - "Да говорю тебе, на новый год у заместителя главы администрации французское винишко пьем, он и рассказал! Говорит, от отчаяния, видать, на такую придумку пошли... их уже в двух районах жгли... один год мельницу строили - столько денег вбухали, а кто-то подпалил... Под Енисейском взялись собак для охраны да лис разводить, красных крестовок... и снова нашлась завистливая душа - отраву подсыпала... Мне их Николай Иваныч из сельхозотдела сосватал... Но у нас-то, я говорю, никто не обидит!
– И чё вы молчали?!
– повторила радостная Лида.
– Таились вовсе ни к чему. Народ у нас хороший.
Эля старательно рассмеялась, оглядывая полки со "сникерсами" и коробками овса "Геркулес", и как бы безразлично пояснила:
– Да это сынок у меня, изучает язык... мечтает поехать в Кебридж, что ли... а нам все одно. Мы же домоседы, никому не мешаем... Феликс свои поделки режет, я за машинкой сижу... Жаль, что хлеба-то нет.
– Так и быть, отдам из своих...
– засверкала глазами Лида и протянула Эле теплую еще, с оранжевым верхом буханку.
– Бери, бери!
– И ты всем тут же рассказала?
– спросила Эля, машинально отбрасывая свои руки за спину и все же заставив себя принять хлеб.
– Ну и правильно! Мы сами уж собирались... в мае, когда год исполнится.
– И она пошла-побежала домой почему-то мимо до роги, по белым от солнца сугробам, не видя ничего и продолжая нести на лице улыбку, чувствуя, как мороз ломит ей зубы.
– Вот так, Феликс!..
– и Эля заплакала.
Муж выслушал жену, кивнул и закурил. Давно он не курил.
– Это все твои игры! Твои глупости! Твой бред!..
– Н-да.
– Френсис поднялся и стал ходить взад-вперед, как он делал всегда, когда случались неприятности.
– "Я миленочка люблю. Я миленка утоплю. И кому какое дело, куда брызги полетят?!"
Это Николай Иванович растрепался. А ведь обещал.
– Господи, был ты ребенок и остался!.. Неужели не было понятно, что все равно просочится?.. Вы же, мужики, трепачи хуже баб! Да и смысл?.. Мельницу нам не потому погубили, что русские... а только потому, что ты похвастал, какой доход она даст... Надо прибедняться, Феля, я тебе всю жизнь говорю. Надо быть смиренней, смиренней! В бывшей соцстране зависть - страшная сила!.. А ты вечно:"Я это сделал, я это мигом сообразил!.." Талантливый, да еще хвастливый! Кто это вынесет?!
Феликс угрюмо молчал. Лицо у него осунулось, постарело, словно он утром плохо побрился. И шотландская бородка придавала ему теперь вид не джентльмена, чего он добивался, а неряшливого типа, вроде современного рок-певца или базарного торговца.
Эля вскочила и, оглядываясь на дверь, зашептала:
– Прости, но я думаю - нам надо срочно, срочно уезжать! То, что узнали сельчане, их озлобит. Это же понятно.
– Но почему?!
– закричал Феликс.
– Что мы им плохого сделали? Я раздаю игрушки бесплатно во все праздники... лес не воруем, я покупаю... в речку отходы не валим...
– Лучше бы воровали... и сор выбрасывали, как все... были в дерьме, как все...
– Что ты говоришь?.. Как ты можешь?!
– Не знаю.
– Эля словно споткнулась.
– У меня предчувствие.
Сегодня любой повод, выделяющий людей, вызывает одно чувство - злобу.
– И шепотом повторила по-английски.
– From day to day...
Муж пожал плечами.
– Бог любит троицу. Нам здесь должно повезти...
Но через день случилась первая неприятность - заболел Фальстаф. Пес лежал на истерзанном, измятом снегу возле конуры, закатив глаза и хрипя. Явно был отравлен. Рядом валялась кость с клочком мяса. Он никогда не брал еду из чужих рук, но это лакомство кто-то перебросил через забор - и пес не удержался ( может, решил, что кость оставил хозяин?..). Белое пятнышко над левым глазом дергалось. Пес околел к вечеру.