Иностранцы

Солнцев Роман

Эх, душа горит. Но нет, нет!..
– под тяжелым взглядом Платон Генка сложил ручки лодочкой на мошне.
– Только кофий. И чмокая, три мужыка пили минут пять с отвращением черный густой напиток. "Зачем они резину тянут?
– вконец обеспокоился хозяин.
– Если дать виски, может, все-таки выпьют? А выпьют скорее раскроются?"

– А я устал сегодня, - вздохнул Френсис.
– Засандалю для сугрева... так по-русски? Правда, один не пью... но что делать? Вы-то не поддержите...

– Н-ну, - Платон шевельнул брюхом и незаметно -

как ему казалось - ткнул локтем в бок бывшего капитана.
– Если только за компанию...

И словно утренний розовый свет в сосновой роще лег на лица сельчан - они, вытянувшись, радостно-внимательно смотрели, как хозяин отвинчивает хрустнувший колпачок с иностранной бутыли, выставляет стаканы, режет лимон на тарелочке.

– А ваша страна неплохая, - буркнул Павел Иванович, желая, видимо, продемонстрировать, наконец, более дружественное отношение.- Флот у вас всегда был большой. Но почему в НАТО? Присоединились бы к нам.

– Но мы, в общем, присоединялись уже, - отвечал Френсис.- Гитлера вместе били?

– Не приставай к человеку, - остановил Павла Платон.
– Он что, Черчилль? А ты Сталин?

– Эх, калина-ма'лина... хер большой у Сталина...
– потирая ладошки, пробулькал Генка.

Френсис с улыбкой поднес палец к губам и разлил жидкость.
– За дружбу народов, - произнес тост Платон.
– Ой, а не покажете - какие паспорта у настоящих-то иностранцев?

– Чьто?..
– Френсис поставил стакан на стол, снял очки и принялся протирать стекла. И снова заулыбался.
– Как выпиваю, так стекло в любой машине запотевает, да? И очки. Пач... паспорты? Паспорта', да? Там... у начальников...

– Понятно, - кивнул Платон.
– На прописке? Хоть и гость, а живи по российским законам. Ну, поехали на белых лошадях?
– И первым проглотил двести грамм неразбавленного огненного виски. И словно прислушался к чему-то.
– Колокольчики зазвенели.

И минут через десять Френсис успокоился - его новые друзья, собираясь сегодня в гости, наверное, всего лишь условились вести себя поумнее, позагадочней, чтобы не раздражить англичанина, чтобы не в последний раз... а уж выпить у него они, понятно, выпьют - куда Френсис денется?!

– ... Плыл на теплоходе - на берегах стояли народы, честь отдавали... Я ж людя'м помогал... уважали. А сейчас?..
– шелестел тихим голосом Павел Иванович, замирая и бледнея, словно прислушиваясь к чему-то огромному и грозному, летящему над Россией.
– Сына моего трамвай зарезал... Если бы он тут остался, кто бы его зарезал? Да я бы сам кого угодно!.. Санька!.. за что?!. И вот так всю Россию! Под корень!

– Другие дети у него девки...
– пояснил теперь уже Генка.
– Конечно, не тот уровень.

– Извините, это он от горя...
– вмешался снова Платон, ворочаясь на стуле и устраивая поудобнее свое многоэтажное брюхо.

– Примерно так. Генофонд-то наш тю-тю!..
– Взяв с тарелки кружок лимона, протянул его Павлу Ивановичу, но тот не видел - почему-то продолжал неотрывно, напряженно смотреть

на Френсиса.

Хозяин дома старательно улыбался. Он был, конечно, трезв - пил мало, да и постоянно разбавлял виски водой. Но гостям это было все равно - им больше достанется.

– Фонд... Форд...
– Генка, блаженствуя, медленно опустил толстые белесые веки.
– Этот самый Хенри Фонд погубил наш генофонд.

– Сволота!..
– Павел Иванович, наконец, не выдержал и заверещал мальчишеским голоском, как и в прошлый раз, вскакивая и биясь, будто под сильным электрическим током, и не умея сесть из-за этого напряжения, хотя его тут же потянули справа и слева за руки дружки.
– Фофаны!.. Все пропало!.. Нет уважения! Нету счастья!.. веры!.. Предатели в Кремле! Вредители!

– Тихо-тихо!..
– рывком опустил его за штаны на стул Платон.
– Это наши, русские дела... Ты ему зачем?! Он-то при чем?!

– А при том!..
– Павел Иванович, размахивая руками, хотел было снова подняться, да закашлялся до взвизга и до соплей. И тут словно только что до Генки "Есенина" дошла его собственная беда - он заблестел розовыми слезами, забормотал-замекал:

– Вот вы... иноземец... смотрите, думаете: зачем мы себя губим? А смысла нет жить дальше. Я вот всю жизнь с Танькой... уже не люблю... а уйти не могу - нельзя... Русь под Богом стоит!
– Генка наотмашь перекрестился, нечаянно задев рукой по носу стонущего от истерики Павла.
– Сам мучаюсь, баба моя мучается... а нельзя! " А годы уходят - все лучшие годы..." Где там соловьи - их нету в Сибири! Только в книгах. И счастье только в книгах! Мы верили книгам.
– Он рыдал, перекосив рот.
– Только книгам! Мы самый читающий народ. А пришли к чему? Обман, все обман!..

Платон нахмурился и, потянувшись, по-отчески потрепал Генку за локоть.

– Ну, хва, хва, парень... Френсис сам грамотный, сам, небось, много читал. Достоевского. Я о себе скажу.
– Платон повел скошенными могучими плечами. У меня и дети есть, и внуки уже... Все у меня есть, Френсис... А когда у человека все есть, он начинает задумываться о главном. И я задумался о главном - о жизни и смерти. И чем больше думаю, тем больше пью.
– Он вытряхнул себе в стакан последние капли из темной бутыли и слил в темную улыбающуюся пасть.
– Я философ, Френсис. Да нынче каждый в России философ! Нас кормили даже в лагерях марксизмом. И я тебе, Федя, так скажу: в самом деле, порой жить не хочется...

– Но почему?! У вас такие возможности...
– забормотал Френсис, поправляя очки и недоуменно глядя на толстяка.
– Здоровье... талантливый народ... Вы же сами?.. Про реку я говорил.

А на днях, смотрите, - плот на берегу горит... разве мало сухостоя? Такой кедр напиленный лежал... как розовый мрамор... я бы даже купил, если бы сказали...

– Всех сжечь...
– пробормотал Павел, не поднимая головы.
– Всех, всех. Все суки.

– Ну-ну, ты че, Пашка?!
– Платон повысил голос.