Иностранцы
Шрифт:
Генка рассмеялся.
– А в Николаевке, вот, недавно... тоже спалили... шибко богато жил, говорят, падла... всех обобрал...
– Вор?
– попытался уточнить Френсис.
– Да ладно, чего ты, - ухмыльнулся Платон.
– По пьянке опять. Отстроится. А вообще, народ иной раз правильно обижается... кому-то землю по блату лучшую дают... кредиты... А ведь это наша общая земля... верно Пашка говорил общие деньги...
– Но не всегда же!
– вдруг вырвались страстные слова и у англичанина. Есть же своим хребтом, своим горбом?!. Есть же своими честными руками работающие люди и много зарабатывающие!
Их тоже - жечь?!
– Тоже...
– еле слышно прошелестел бывший
– Упаси бог!..
– загремел басом Платон и выпрямился на стуле.
– Вы чего, хлопцы?! Еще понапишут про нас в их газетах... Мы что, продотрядовцы-чекисты, что наших дедов грабили да сюда ссылали?..
– Да мы ниче!..
– непонимающе лупал глазами Генка.
Платон ткнул пальцем через стол на Френсиса:
– Ты прав, прав! За тобой культура... это как газоны растить... Примерно так. Ты нас стыди, стыди... А мы тебя, между прочим, охраняем от проезжих бичей... но это тебе необязательно знать! Если не дай Бог, это ж позор на наше село, на всю Россию... Мы, может, у тебя учимся жить... жизнь по-новому любить... Только боюсь, не поздно ли?.. Мы же после трех революций все тут обреченные... Самолеты падают. Военные склады взрываются. Катастрофы за катастрофами... Конец России!
– И Платон провел рукой по утопленным в желтые ямки глазам.
И как по команде, Генка с Павлом Ивановичем, вскрикнув, оба заплакали навзрыд, словно дети, которым родитель сказал: поплачьте, тогда конфетку дам... Френсис уже стал кое-что понимать в играх этих легко возбудимых и, наверное, вправду конченных людей. Но ведь не выгонишь?
– Эх, эх...
– бормотал Платон.
– Кто душу русскую поймет?..
– Он тоже перекрестился.
– Душа русская, она, брат, всех жалеет ... сама умирает, а всех понимат... Мы же Африку поддерживали... Кубу... да и сейчас то этих, то тех!.. А самим нам уже ничего не надо! "Гори-ит, гори-ит моя деревня, гори-ит вся ро-одина моя!.."
Френсис обнял плачущего Генку. Тот задышал ему, икая, в самое ухо:
– Откровенно скажу, Федя, грешен... блядую на стороне, а бросить не могу... вот и пью... Скажешь: лучше бы ты бросил, она же наверняка чует?.. Да в том и беда - обожает. Вот и пью. И вся Россия вот так... с нелюбимой властью восемьдесят лет... вот и хлещем - все веселее!
– И дурашливо прокричал. Ленин, Сталин и Чубайс проверяют аус-вайс!
Англичанин уговорил гостей выпить еще и налил им из дареной чекушки пахнущей ацетоном водки. И уже было часов одиннадцать ночи, когда, наконец, три сельчанина, поддерживая друг друга, уронив стул и тарелку с окурками на пол, поднялись из-за стола и побрели домой - сквозь морозную, ясную, многозвездную, как старинная русская сказка, ночь. В прежние годы, наверное, в эту пору рыдала бы от счастья гармошка, летели посвистывая сани по дороге с лунными тенями, брякали колокольца... Но в нынешней ночи было пусто, только глухо взлаивали по дворам собаки - полуволки-полулайки - и где-то в стороне железной дороги стреляли и стреляли в небо красными ракетами... Видимо, свадьба.
Но гости от Френсиса ушли не просто так (хоть и были пьяны) - взяли слово, что добрый иноземец посетит их семьи с ответным дружественным визитом.
– Да, - кивал долговязый Френсис в сенях.
– Да. Спасибо.
Когда он вернулся в столовую, набитую синим дымом махры, там уже стояла его бледная, востроносенькая жена. Укоризненно глянув на него, покачала головой:
– Милый, ну зачем, зачем ты согласился к ним пойти? Это же нелучшие люди... основной народ и уважать не будет... Да и придется с собой что-то взять... они же уверены, что мы миллионеры... Уже привыкают... постепенно начнут шантажировать...
– Да о чем ты?!?.
–
И когда на следующей неделе он посетил дом Платона, могучий дядька упоил его теплой самогонкой собственного изготовления, отдававшей дымком, сахаром, обманчиво некрепкой на первый вкус.
Наливал и подливал, напевая рваным басом старинную казацкую песню "Горят пожары" ( и чего он ее вспомнил?!), и, щекоча огромной, как подушка, жесткой бородой, целовал англичанина в уста:
– Поймешь ли ты, друг, поймешь ли нас, русских?! Я тебе то скажу, чего никому... в молодости меня пытали, кто отец мой, дед. Отец - коммунист на флоте, в Петропавловске-на-Камчатке, а его расстреляли, будто он убийство Кирова готовил... А дед еще раньше в Китай ушел, был дружен с Александр Васильичем...
– Старик прошептал Френсису на ухо.
– С Колчаком!
– И чмокнул в ухо.
– Сталин пообещал всех простить, дедуля вернулся - его тут же в Москву - и к стенке. Ну, как я могу любить власть, даже если она сейчас иначе называется?.. Начальники-то те же! Мы лет на сорок повязаны, пока они не сдохнут и дети их красной икоркой не задавятся... Так как же русский человек может тверёзо жить?!
Френсис неловко отвечал:
– Все-таки берегите себя... вы же глава семьи, на вас равняются...
– Это верно, - охотно соглашался пузатый Платон.
– Но меня и на них хватит.
– Он шлепал по спине полную, румяную свою жену-старуху и подмигивал. Анька?!. Но и гость наш не промах!.. глянь на него... на вид... а с деревом умеет обращаться... он подарки принес - это же он сам вырезал тебе ложки-поварешки! Где внучка моя?! Ну-ка сюды ее!
– И гульгулькая, тыкал темным пальцем в грудь маленькому существу, спешно принесенному нагишом из соседнего, сыновнего дома.
– Смотри и запоминай, Ксения Михайловна! Этот иностранец спасет нас своим примером! Я мало кого уважаю, а его зауважал! И крохотное дитя смотрело на смущенного дядю в очках чудными бессмысленными глазами.
Френсис вернулся домой заполночь, хватаясь за стены. Потрясенные его видом жена и сын вынуждены были раздеть его, тяжелого, как обрубок кедровой лесины, на ковре в большой комнате с камином и перенести на кровать.
– Ну и папа, - сказал Ник, морщась.
– It is impossible. Невероятно.
– Тебе худо? Чем они поили тебя?!
– спрашивала Элли.
– Дать что-нибудь?
– Только твой поцелуй...
– пытался шутить Френсис.
– Зачем ты с ничтожествами дружишь? Чтобы я больше их не видела!.. Эх, говорила я - надо было нам на Север ехать... там народ мужественный, хороший...
– Но там восемь месяцев ночь...
– вздохнул мальчик.
– Мы бы быстро потеряли зрение.
– Главное - не потерять веру в капитализм, - пытался шутить Френсис. Он стонал и всю ночь пил воду...
Но ему, посетившему дом Платона, дня через три пришлось побывать еще и у Генки "Есенина". Френсиса поразили грязь и бедность в избе молодой еще пары. Под потолком криво висела голая лампочка. На стене красовались Сталин и Есенин. Печь давно не белилась и стала серо-желтой. Жена Генки Татьяна, красивая белокосая женщина, с полной грудью, в рваной кофте, сама пьяная, сидела, уткнувшись в углу - может быть, от стыда - в экран старого телевизора. Генка, непрерывно болтая, угощал иностранца малосольными хариусами, усохшими и плотными, как гребенка. И умолял выпить еще "российской", магазинной. И Френсис, давясь, пил.